с силой сжал челюсти, в попытки сохранить остатки самообладания. — На нее тебе тоже плевать?
Давид поморщился, нервно взъерошил волосы, обвел взглядом больницу, а потом бросил сухо, почти брезгливо:
— Но у нее же есть еще два сына, — потом поцокал языком и сказал с еще большей брезгливостью:
— Ох прости, я смотрю ты как всегда отдуваешься за младшенького. Где его черти носят?
— Зачем ты приехал? — решил упростить Давиду задачу, ведь он здесь был не из-за родителей.
На его лицо вернулась злость. Он вновь шагнул ко мне вплотную и с остервенением сжал ворот моей рубашки.
— Верни мне Дану, — прошипев, боднул лбом мой лоб. — Ты не имеешь никаких прав на нее, брат! Она моя! И ребенок тоже мой!
Я вырвался из его захвата, выдрав ткань рубашки из его пальцев. Кулаки чесались, вступить в драку. Решить этот вопрос силой. Наплевать на собственные принципы и нормы воспитания… Хотя я уже и так перешел все возможные этические границы, когда решил посадить собственного брата. Поэтому сделал то, что давно хотел и должен был сделать. Выбросив правый кулак вперед, вмазал брату в лицо, а потом еще добавил левой.
Это было малым возмездием за поруганную честь искалеченной молоденькой девочки. Остальное Давид должен был получить за решеткой.
Он язвительно хохотнул и сплюнул на асфальт кровь. Его губа была разбита. Я видел, что брат сжимал кулаки, и был готов к драке. Однако Давид не стал нападать. Расплылся в ядовитом оскале, демонстрируя кровавые зубы.
— Ты машешь кулаками? — вопросительно выгнул одну бровь. — Ты? Герман Сабуров — просто образец для подражания — уподобляешься насилию?
— Я не уподобляюсь насилию. Будем считать это воспитательной мерой. Вероятно отец тебя мало шлепал, раз ты вырос таким ублюдком, — я приблизился и, взяв его за грудки, прорычал:
— Это ты — уподобляешься насилию. Точнее, это единственный верный способ для тебя, чтобы добиться над кем-то власти. Да?.. Ты слабак Давид, раз взял девушку силой, использовав ее как вещь. Ничтожество, потому что сейчас по прежнему хочешь искалечить ей жизнь, снова используя в своих целях. Одумайся, брат. Оставь ее в покое, пока не поздно.
— Ты хотел сказать — отдай ее мне? — с сарказмом уточнил он. Резко отпрянул, вырвавшись. И тут же врезал мне в лицо.
Его кулак полоснул мне по скуле, но удар прошел вскользь и быстрее обжег кожу. Однако унять мою злость не смог. Наоборот, Давид разжег ее во мне с новой силой.
Мы вцепились друг в друга. Со зверством смотрели друг другу в глаза. Кровные братья лишь наполовину, но теперь я не чувствовал этого родства. Грудь жгло от ненависти к ублюдку. Десять месяцев назад я должен был его посадить. И сейчас было бы все по-другому. Он бы не помешал мне любить Богдану и ее сына. Не встал бы между нами, как это сделал неделю назад. Меня до сих пор трясло, от того что он поймал девушку на улице, за несколько часов до нашей свадьбы. И она так и не надела свое платье, а ведь так мечтала примерить. А еще я неделю слушаю пустые стены квартиры: ни ее тихого дыхания, ни задорного смеха, ни плача Марка… У меня ничего не осталось, стараниями брата.
— Где она? — вновь выпалил он, резко отпрянув. Возле нас уже стали собираться люди, в том числе обеспокоенный медперсонал. — В своей квартире она не появлялась. На автобус, самолет, поезд не садилась. Где ты ее спрятал?
— Да пошел ты, — отмахнулся я от Давида. — Ты не успеешь ее найти и ты знаешь это! Пришло время платить по заслугам.
Он гортанно засмеялся. Вновь приблизился и процедил мне в лицо:
— Она не станет выдвигать обвинения. Эта загнанная в угол овца не смогла написать заявления сразу же, когда я поимел что хотел. И сейчас не станет. И ты тоже знаешь почему, — с хищным прищуром посмотрел на меня. — На счастье она боится меня больше, чем верит тебе. Я ведь не зря, ждал так долго, прежде чем рассказать ей о тебе. Сначала Дана должна была влюбиться, а мне известно, как девушка осторожно в этом вопросе. Я сам потратил несколько месяцев, чтобы заслужить ее расположения. И я любезно дал вам некоторое время. Позволил Дане влюбиться в тебя. Вспорхнуть… — Давид стиснул челюсти, прожег в моем лице дыру своим злым взглядом, а потом практически выплюнул: — Вспорхнуть и тут же рухнуть. Чтобы ее мечты разбились вдребезги. А сложенное доверие к тебе превратилось в руины. Она никогда тебе больше не поверит Герман. Мне — тоже, но я это переживу, ты — нет. Я родной отец ее сына, поэтому ей придется со мной жить. Отдай мне ее! По хорошему отдай!
— А давай по-плохому? — хмыкнул я. Все что он сейчас сказал не возымело смысла, потому что я уже и так понял о хитроумном плане Давида. — Сейчас ты отправишься в участок, — бросил взгляд за спину брата. — А потом тебя закроют. И я сделаю все, чтобы ты провел в тюрьме достаточно долго.
На лице Давида отразилась гремучая смесь эмоций. От недоверия до потрясения. Он резко развернулся и тоже заметил машину и выходящих из нее полицейских. В нескольких метрах левее парковалась еще одна машина в которой сидел следователь — знакомый Феликса.
— У них ничего на меня нет, — отрешенно промолвил брат, вновь изменившись в лице. Теперь на нем читался страх.
— Ты изнасиловал ее, Давид, — напомнил сжав кулаки. Эта тема навсегда осталась болью в сердце. — Неважно когда, важно, что есть доказательства.
— Видео, — выдохнул Давид. Нервно хохотнул и расслабился. — Поверь у меня хватит власти и денег, чтобы это видео навсегда было стерто с лица земли. К тому же скоро я стану наследником нефтяной империи, никто не будет со мной связываться.
— Видео можешь оставить себе, — я тоже язвительно хохотнул. — Дело не в нем. А в том, что у них теперь есть заявление. Я прав? — задал этот вопрос подошедшему к нам следователю.
Он едва заметно кивнул и перевел взгляд на Давида.
— Пойдемте, — сухо бросил следователь, кивнув в сторону своей машины.
