Моя недотрога - Ирина Шайлина

Теперь мне страшно.

— Что-то можно сделать?

— Есть одна процедура…переливание крови внутриутробно. Используется в основном при резус конфликтах.

— Делайте.

— Есть риск, что беременность прервется, но у малышки очень слабые показатели.

Остаток дня я уговариваю Асю. Убеждаю её, что это необходимо, она ревёт, но соглашается. Впрочем, на следующий день перед процедурой она невероятно спокойна и сдержана.

— Ты как? — осторожно спрашиваю я.

— Всё хорошо. Я готова.

Процедура, которая вызывает ужас у взрослого мужика проходит успешно. У меня просто не укладывается в голове, как такое возможно — ребёнку, который в утробе, перелили кровь. Малышка не подвела — она крепко держалась за свою жизнь. Этот ребёнок ещё не родился, а я уже её уважал, как не всякого мужика.

Следующие недели я уже не ночую в больнице. Порой остаюсь на несколько часов, но потом Ася выгоняет меня. Она сосредоточена полностью на себе. Живот вырос ещё сильнее. Сама же Ася похудела. Кожа её потемнела, под глазами мешки. Ноги отекли и каждый шаг даётся ей с трудом. Её почки не справляются, и каждый раз, когда я смотрю на неё я чувствую ужас. Я просто боюсь, что пока меня не будет рядом она умрёт.

Сначала Аська капризничает, что стала некрасивой. Потом на это не остаётся сил. Все силы уходят на то, чтобы дышать и прожить ещё один беременный день. Глядя на неё я понимаю — никаких нахер больше детей, эту бы беременность пережить.

Макс, который не уставал меня стебать по поводу беременности заткнулся. Вообще весь мир замер в ожидании.

— Пора подключать её к аппарату гемодиализа, — решил врач на двадцать шестой неделе.

И следующие несколько дней Ася даже улыбалась. Ей стало легче, немного спали отёки. Спрашивала, как дела у кота. Все ли я купил для малышки. Как мы её назовём.

Я приходил к ней каждое утро перед офисом. Садился рядом на пол, гладил руки. Руки, которые ещё недавно были такими тонкими отекли.

На двадцать восьмой неделе у Аськи поднялось давление до критических отметок. Настолько, что меня даже не пустили к ней.

— Есть риск, что она просто впадет в кому.

— Что делать?

У меня внутри — ледяное спокойствие. Пустыня из снега и льда, и где-то в центре неё я, потерянный и маленький, ни хрена не понимающий, что делать дальше и как жить вообще.

— Кесарить.

— Но ребёнок слишком маленький, — возразил я.

— Мы можем потерять их обоих.

Я сам подписал разрешение, Аська уже не очень понимала, где находится и что происходит. В операционную её увезли тем же вечером. Надеялись, на ещё несколько дней стабильности, но стало хуже.

Я сидел внизу. Не курил даже, казалось таким невероятно глупым пытаться успокоить свои нервы никотином, когда там наверху, несколькими этажами выше разрезают Аську, чтобы достать из неё дитя. Слишком маленькое дитя, не готовое ещё к жизни вне матери.

Поневоле вспоминался Ярослав. Какой он был щекастый. Как громко орал. И понималось — сейчас все будет не так.

Врач спустился ко мне через час и двадцать минут. Усталый. На халате мазок крови и на кровь эту я смотрю, как загипнотизированный и так страшно задать вопрос.

— Всё? — спрашиваю я.

— Всё, — кивает он.

Ася

Я лежала в больнице отдельно от малышки. Первые сутки я вообще плохо помню — они смазались в одно пятно, густо замешанное на боли и тревоге. Боль пыталась усыпить меня, тревога выталкивала наружу из сна.

— Как моя девочка? — спрашивала я раз за разом выныривая их болезненного сна.

— Жива, — отвечали мне. — Она жива.

Я забывала ответ и спрашивала снова. И снова. И каждый раз девочка была жива. То, что нужно радоваться хотя бы этому я осознала только через несколько дней, когда окончательно пришла в себя.

Восемьсот граммов — именно столько весила моя дочка. Наверное, даже неплохо, учитывая обстоятельства. Но я винила себя. Если бы я продержалась ещё немного, она весила бы килограмм. Каждый грамм на счету. Я прекрасно понимала, что несмотря на то, что она жива, нас ждёт неизвестность. Слишком маленькая.

Несколько дней за мои почки работал аппарат гемодиализа. И не справлялся. Мою маму примерно в таком состоянии выписали домой. Я домой не хотела, я хотела к своей маленькой девочке, но меня переводили из клиники.

— Нужно пересаживать почку, — огорошили меня.

— Но я не хочу!

Это единственное, что пришло мне в голову.

— А видеть, как растёт твоя дочь хочешь?

Этого я хотела. Малышка сражались за жизнь в перинатальном центре, а меня увезли в другой город. Туда, где для меня нашлась почка. Перелет я помню плохо. Подготовку к операции. На моем животе только начал затягиваться корочкой рубец от кесарева сечения, а меня располосовали снова.

Но это не играло никакой роли, я готова была что угодно пройти и сделать, только бы меня отпустили к моей дочери. Я её даже не видела. Кто-то из реанимации ползком по стенке шёл проведать своего ребёнка, у меня даже такой возможности не было.

У меня были только фотографии и видео.

— Рыжая! — удивлённо восклицал Вадим. — Рыжая, прикинь! Она точно моя?

Я тянулась и щипала миллионера за миллионерскую жопу, уж на это мне сил хватало. А малышка и правда была рыжей. Сама — крошка. Такая маленькая и худенькая, что страшно смотреть. А волосы — длинные и рыжие. И в кого, непонятно совершенно, да и без разницы. Только бы была здорова.

— Дышит, — с гордостью сказал Вадим в свой следующий визит. — Сама дышит!

Я страшно ему завидовала. Он её видел по настоящему, даже на руках держал. А я — здесь, в чужом городе, с чужой покой в своём животе, которая непонятно, приживется на новом месте или нет.

Я принималась реветь. Всё неправильно. Ребёнка даже до тридцати недель доносить не смогла. Молока нет и не было. Если бы было, я сцеживалась бы, и заставляла бы Вадима туда сюда летать с баночками, чтобы малышка пила настоящее мамино молоко. Но не было его.

— Ничего у меня не получается, — ревела я. — Моя дочка выбрала себе самую ужасную мать!

— Если бы не ты, она бы не родилась, — серьёзно ответил Вадим. — Никто другой бы не смог её родить.

Мы перебирали сотни имён. Хотелось назвать её знаково. Например Верой. Надеждой. Мало ли имён, которые как нельзя лучше подошли бы к ситуации?