Больше всего на свете я боялся увидеть Катю или маму убитыми. Заходя в дом, надел перчатки – лишним не будет. Свет не работал – я проверил несколько выключателей, противно пищала сигнализация. Удивительно, что охрана так и не появилась на участке. Судя по всему, здесь произошла какая-то жесть не менее двух часов назад. С фонариком я прошелся по гостиной – два стула с веревками. Сердце сжалось.
Я обернулся, ощущая нарастающую панику. Черт! Да как же так? Мне вспомнилось лицо отца после сегодняшнего заседания. Он разве не брызгал слюной.
«Знай, Олег, что я не прощу тебе ничего из того, что ты сделал… Я никому из них не дам шанса, а ты… Ты будешь жить с этим, так и знай».
Я думал об этих словах до сих пор. Он орал это после того, как не меньше недели убеждал меня поделить всё «по-хорошему», а вышло так, что по суду решилось всё намного быстрее и как надо, а не так, как хотелось ему.
И вот что теперь?...
Я осмотрел гостиную – здесь был страшный бардак, много чего было разбито, изорвано, истоптано. Страшно смотреть. Крови и следов борьбы я не увидел. Осмотрел комнаты внизу, кухню – ничего, поднялся наверх, в мамину комнату – пусто и убрано, осмотрел две гостевые комнаты и зашел в нашу спальню с Катей. Ночник под окном… Катька лежала под окном…
Я подошел к подоконнику и вцепился в него мёртвой хваткой, зажмурился так, что оранжевые дуги поплыли перед глазами – Катя, Катя… За маму, признаться, я давно боялся – подозревал, что отец что-то может запланировать, чтобы выбить с неё то, что нужно. Но он никогда не сделает ей ничего плохого, я просто знаю это. А вот Катя… Кто такая Катя для него? Самая сладкая месть мне.
Он убьет её. Он хочет, чтобы я жил с этим. Предав его и всё, что стояло на его деньгах, ради обычной девушки, ради ничего не значащей по его мнению любви.
В совершенном забвении, я прошел по коридору второго этажа, заглянул в один санузел, затем в другой. Я уже собрался уходить, как вдруг замер. Я прищурился и приподнял фонарик, не веря своим глазам. А это еще что?
Как во сне, я медленно подошел к раковине, на которой лежал, без всякого сомнения, тест на беременность. Тест с двумя полосками.
Меня насквозь прошибло ледяным осознанием.
- Катя… Беременна… Моя Катя…
Я почувствовал, как кровь отлила от лица. Кристина лгала, ведь точно мама мне сказала, что она наверняка лгала. Зачем? Выгораживала себя? Возможно, у неё какие-то проблемы? Сейчас это неважно… Они забрали Катю, мою Катю… И нашего ребенка…
* * *
Я заснула. Сначала мне долгое время казалось, что меня начинает тошнить, и боялась, что если начнет рвать, то всё закончится все плохо… Потом мне все время казалось, что хочу в туалет, что у меня болит живот, что я замерзла. Но нет… Нет… Я боялась всего этого. Я боялась за ребенка. Мне просто казалось, казалось... Потом я заснула. Мне снова снился сон.
Я медленно шла по поляне, лесной поляне, отчего-то с липкой травой. Она была ярко-зеленой, словно бы сахарной, и неприятно липла к ногам. Но я всё равно шла вперед. Поляна эта была очень красивой: разные цветы сверкали яркими красками, птицы красиво пели, но как будто бы слишком пронзительно, ветвистые деревья обладали слишком толстыми стволами и уходили в такую высь, в которую даже было страшно смотреть. Небо было видно совсем слабо, где-то вдалеке. И там будто бы была свобода – будто бы здесь, в яркой и красивой, почти сказочной и сахарной поляне была тюрьма, а там над верхушками деревьев со слишком густой листвой был свобода – настоящее небо, усыпанное холодными колючками звезд, пролетающие самолеты, птицы…
Мне так хотелось туда, мне хотелось вскарабкаться по одному из деревьев, забраться наверх, вспорхнуть в это небо.
Я опустила взгляд, и страх сковал меня своими цепкими лапами. Сладкая до одури яркая поляна с пронзительным криком птиц, казалось, становилась все агрессивнее ко мне. Я попыталась побежать, добежать до одного из деревьев – вдруг получится залезть и добраться до неба, но мои ноги по самую щиколотку были укутаны липкой травой, она меня поглощала, утягивала за собой, а небо становилось всё дальше и дальше…
Я проснулась и поняла, что машина остановилась. Я думала, что Гриша заехал на АЗС, но ошиблась. На АЗС он, видимо, не решился заехать вместе со мной в багажнике. В любом случае, страшнее мне стало только тогда, когда багажник открылся. Я прищурилась, хотя было темно, хоть глаз выколи.
- Ну что, детка-конфетка. Приехали мы…
Гриша склонился ко мне и, обхватив, достал из багажника. Он взял меня на руки и понёс к какой-то гигантской белой простыне, расстеленной на земле.
Я мельком огляделась. Мы были в лесу. В холодном весеннем лесу. Здесь пахло сырым мхом, хвоей, землей. Я замерзла почти сразу, как оказалась на воздухе – здесь он был влажным, насыщенным.
Гриша положил меня в середину простыни, как-то перекутал. Он вдруг снял с меня очки, и я мучительно замычала – я ужасно боялась потерять их, а тут!
- Да не бойся ты, в руки тебе суну, - сказал он. – Держи крепче.
Перед глазами всё расплылось, я сжала очки мертвой хваткой. Гриша как-то обернул вокруг меня простыню, оставив себе длинны концы, потом снова подхватил мое тело, обернутое этой самой простыней, и понес куда-то. Он не ушел далеко. Остановился на краю ямы, я почувствовала запах гнилых листьев, мокрой земли – запах смерти. Зажмурившись, я заревела, начиная мычать от ужаса.
- Даже не проси, - жестко, но будто бы со слабинкой в голосе, сказал Гоша. – Сама виновата. Скажи спасибо, что не зашвырнул тебя туда…
Он закопошился у края ямы, положив меня рядом. Что-то звякнуло, скрипнуло, Гоша подтолкнул меня, и я попыталась взвизгнуть, оказавшись в невесомости. Он стал медленно опускать простыню.
Я крепко сжимала очки, не имея возможности пошевелиться и увидеть что-либо. Все расплывалось… Плыло. Я видела только темноту, чувствовала только запах сырой земли. Мне казалось, что это были самые долгие минуты в моей жизни. Минуты, когда меня к себе тянуло дно ямы.
* * *
Я вызвал копов. Своих. Сразу. Поднял на уши всех, кого мог. Естественно, утаить от родителей Кати что-то стало невозможным. Трудно передать, в каком ужасе
