коробку с игрушками. Альп подчиняется, и они перемещаются на ковер. Я же сажусь на тот самый диван и молча наблюдаю за ними.
По мере того, как проходит время, Чакырбейли становится все задумчивее. Между бровей образовывается складка. То и дело он мотает головой, словно отбрасывая мысли, которые не приносят ему радости.
Альпарслан поворачивается ко мне, открывая рот, а затем осекается и трёт лицо.
Он хочет что-то сказать, но не решается.
Вероятно, он ходил к отцу в больницу. Ведь говорил, что есть какие-то планы вывести Давида на чистую воду. Раскрыть все его прегрешения.
Неужели по мере расследования выявились новые факты и что-то случилось?
Дурное предчувствие охватывает меня в секунды. И я не выдерживаю.
— Альп, я верно понимаю, что ты встретился с моим отцом? Ты узнал что-то новое или как? Рассказал ему все как было?
Чакырбейли поджимает губы и шумно выдыхает.
— А ты уверена, что хочешь знать? — Он смотрит на меня затуманенным взглядом. — Правда может очень сильно ранить, Дарина.
— Конечно, — соглашаюсь я, наблюдая за тем, как он в очередной раз качает головой. — Говори все, как бы ни было. Я должна знать, что происходит в их жизни. И о том, что может навредить нам с Кааном. Я должна знать все, Альп. Больше никаких тайн.
— Я все время пытался с ними поговорить, Дарина, — начинает он. — Столько месяцев… Тщетно. Даже когда твой отец еще мог стоять на ногах и прислушивался к моим словам, он предпочел безоговорочно поверить Давиду. Так же поступила и твоя мама. Однако сегодня они наконец-то увидели его истинное лицо.
Сглотнув стоявший поперек горла ком, я прикрываю глаза. Руки становятся холодными, тело покрывается ледяными мурашками. Слова Альпа вызывают во мне что-то странное. Мне неприятно слышать о тех, кто когда-то был моей семьёй. Но я силой воли заставляю себя поднять голову и посмотреть в глаза Альпарслана.
Понимая, что нам нужно поговорить один на один, он зовёт Тамилу, которая появляется буквально через минуту.
— Забери Каана. Спуститесь минут на десять. Я приду за ним.
Девушка кивает. Взяв на руки малыша, она выходит из комнаты, закрывая за собой дверь.
— Как они увидели? — спрашиваю я. — То есть… истинное лицо моего брата. Можешь не тянуть, пожалуйста? Я и так не знаю, что думать. Вообще… не хочется вспоминать о них. Честно говоря, мне очень тяжело оставаться здесь и видеть тебя каждый божий день. Я еле заставила себя не думать о вас, о своем прошлом, но… Черт возьми! Все будто вращается вокруг нас. Едва удалось отойти от событий почти двухлетней давности, как все снова начинается.
— Ничего не начинается. — Альп подходит ко мне, садится рядом и берет за руку. Сжимает ее, гладя тыльную сторону ладони большим пальцем. — Меня самого колотит, когда я начинаю говорить о тех временах, Дарина. Раскаяние, разочарование в самом себе… Боль, которая уничтожает меня, когда я ловлю твой ненавидящий взгляд… Все это просто невыносимо, однако приходится идти дальше… Несмотря на все. Нам нужно покончить со всем, а потом… Потом уже без страха и прочего жить дальше.
— Идти дальше? — невольно усмехаюсь я, хотя и не спешу выдергивать руку из его хватки. — Как? Ты действительно думаешь, что это возможно? Альпарслан… Не веди себя как ребенок.
Его челюсти сжимаются настолько плотно, что на скулах начинают ходить желваки. Венка на шее вздувается, глаза плещут недобрым огоньком. Альп злится, но эта злость не имеет ко мне никакого отношения.
— Сможем, если ты этого захочешь. Все зависит от тебя, Дарина.
Я моргаю несколько раз, дабы отогнать набежавшие на глаза слезы. Не отвожу от Чакырбейли взгляд. Он смотрит на меня так внимательно… Будто хочет прочитать мысли и залезть в душу. Мне приходится отвернуться.
— Скажи мне, Альпарслан… — тяжело сглотнув, я вкрадчиво интересуюсь: — Ты когда-нибудь любил меня?
Его взгляд меняется. Становится теплее. Уголки губ приподнимаются, изображая усмешку, однако ему вовсе не смешно. Чакырбейли никогда не выдавал свои настоящие эмоции. И не потому, что не хотел. Просто не умел. Никогда не умел. Характер у него такой. Холодный, будто равнодушный. Но последние его действия заставляют меня думать по-другому. Получается, он следил за каждым моим шагом? Иначе как объяснить тот факт с украшениями? Как он узнал? Выкупил все до последнего…
Плюс я помню, как он переживал, когда его отцу делали операцию. Врачи не давали гарантий, что он выйдет живым из операционной. Я наблюдала за тем, как Альп ходит из угла в угол по просторному коридору больницы, однако выражение лица у него было все такое же ледяное. Никаких эмоций.
Прикрыв веки, Альпарслан глубоко вздыхает, а потом открывает глаза и снова сцепляется со мной взглядом. Да только сейчас этот взгляд горящий. Даже говорящий. Он смотрит с такой теплотой и… любовью. Сердце обливается кровью.
— Всегда любил… — говорит он с хрипотцой. — Всегда, Дарина. Я не сразу это понял, но с твоим появлением все изменилось. После брака ты стала моим вторым дыханием. Тем, из-за кого я чувствовал себя настолько уверенно… что никакая проблема не казалась мне сложной. Вплоть до того дня. Эмоции… очень плохой советчик. Будь у меня время… Будь у меня немного хладнокровия… Все могло бы быть иначе. Но я потерял рассудок, узнав, какая опасность угрожает не только тебе, но и нашим семьям. Совершил ошибки… Хотел исправить, но было очень поздно. Сейчас просто ненавижу себя за слабость. Никогда не считал себя слабаком, но тут действительно испугался. Я волком выл, Дарина, пытаясь найти хоть какое-то решение. Однако ничего не помогало…
Наш разговор идёт куда-то не туда. Я чувствую, как по телу разливается теплота от его слов, и начинаю таять на глазах. Во мне появляется жалость и… некое понимание.
Невольно шмыгнув носом, как маленький ребенок, я отворачиваюсь, не желая слушать его признания. Потому что от них не становится легче. Наоборот, выворачивает наизнанку от осознания того, что мы столько времени потеряли зря. И… умом понимаю, что характер у Альпа не из лучших. Однако почему-то становится обидно… Он мог показать свои истинные эмоции и ощущения ещё тогда, когда мы вступили в брак. Но ничего подобного не сделал. Наоборот, вел себя холодно. А теперь наступает себе на горло и говорит все, что творится у него внутри. Но, черт возьми, почему сейчас? Поздно ведь… И почему же так больно, Господи?
— Ты говорил о моем отце, — напоминаю я, дабы наконец сменить тему.
Напряжение между нами
