— Никогда бы не подумала, — удивилась Евгения. — Она делала пластические операции?
— Едва ли, — улыбалась мать, — разве что на собственном характере, но в течение всей жизни. Будь милым со всеми — что-то да получишь.
— Мама, ты никогда со мной так не говорила, — удивилась Евгения.
— Но ты никогда еще не была взрослой, — парировала мать.
— Как это? Ты не знаешь, сколько мне лет?
— Знаю. Но до сих пор они не отражали твой… биологический возраст.
— Ты так уклончиво называешь незрелость моего ума, да?
— Ну, это было бы слишком грубо, — засмеялась мать. Она подошла и обняла дочь. — Ты приехала совсем другая…
— Ты считаешь, семь дней так много для перемен?
— За семь дней мир сотворен. — Мать улыбнулась. — Полистай альбом своего любимого Эффеля, там все нарисовано. Но если говорить серьезно, я верю: иная неделя многих лет стоит.
Евгения вздохнула. Потом высвободилась из объятий матери и сообщила:
— Сибирские морозы прочищают мозги.
— Знаешь, я рада, — продолжала мать. — Я больше не буду чувствовать себя… прости за грубость, — она усмехнулась, желая смягчить слова, которые собиралась произнести: — с голым задом на ветру.
Евгения от удивления даже вздрогнула.
— Именно такое ощущение у одинокой женщины, — объяснила Ирина Андреевна. — Можно быть даже сильной, но без мужской… хотела сказать: спины, но лучше — без мужского бока рядом, то есть без поддержки — именно такое неприятное ощущение. Теперь мы с тобой вместе… С тобой, которая стала уже другой. А поддержка сейчас очень даже понадобится.
— Что-то произошло, пока меня не было? — Евгения посмотрела в глаза матери. И заметила под ними темные круги. Все ясно — ночами мать не спала.
— Произошло, когда ты еще была здесь, — сказала мать. — Но я не хотела тебя расстраивать перед поездкой. Что ты могла сделать или посоветовать? — Евгения уловила некоторую досаду в ее голосе.
— Ты зря, я заметила — ты была чем-то озабочена. Но поняла я это, признаюсь, лишь издали — в избушке, когда разговаривала с Вадимом.
— Все правильно, — кивнула Ирина Андреевна.
Так, беседуя, мать принимала таежные подарки дочери — кедровые шишки с орехами, баночку меда, чайный сбор. Всем этим одарил Вадим. Но все делалось как-то механически, буднично, без особых эмоций. Если бы вокруг все складывалось по-другому, сколько бы радости доставил каждый подарок!..
— Вадим предлагал взять вяленую рыбу, но я отказалась.
— А этот Вадим… — начала Ирина Андреевна.
— Нет, ничего такого, — дочь поняла невысказанный вопрос. — Но мы расстались не противниками. — Она подошла к зеркалу. — А если я поменяю прическу? — спросила она, вороша волосы. — Мне надоели эти девушкины локоны.
Мать улыбнулась.
— Надоели — отрежь. — Она провела рукой по своей коротко стриженной голове.
— Нет, не так коротко, как у тебя. Завтра же я стану другой — не только внутри, но и снаружи, — пообещала она себе, глядя в зеркало. — Мне не нужен «газон», скорее — такая шапочка, пышная на темени, до самых ушей.
— Пожалуй, — согласилась мать. — Она пойдет молодой энергичной особе, которую я вижу перед собой. Я…
Ирина Андреевна хотела сказать что-то еще, но мобильник, прицепленный к карману ее брюк, подал музыкальный голос. Евгения узнала — это мелодия из какой-то песни Далиды, певицы, которой мать, наверное, не изменит никогда. Она однолюб и в этом тоже.
Ирина Андреевна слушала недолго. Потом коротко бросила:
— Да, я поняла.
Дочь, взглянув на мать, похолодела. Такого лица у нее она не помнила.
— Что?… Уже? — догадалась Евгения.
— Да, уже. Началось.
— Мама, говори, что…
— Все так, как предрекал Дмитрий Павлович. Схема простая. Нас обанкротили. Выставляют на аукцион. О дате сообщат.
Они сидели в гостиной, не зажигая света.
— Я никудышная бизнесменка, Евгения, — глухим голосом сказала она. — Моя мать никогда бы не довела до такого краха свое хозяйство и себя.
— Бабушка жила и работала в другое время. Ты же говорила: она сама не зарабатывала деньги для фермы — их давали из бюджета.
— Это так, но, уверяю тебя: если бы она жила сейчас, из нее вышла бы такая бизнесменка, что поискать.
— Ты тоже ничего, — успокаивала Евгения, как могла.
— Я? Да что ты! — Мать махнула рукой. — Я, можно сказать, дальний свет фар, которые зажгла твоя бабушка.
Евгения покачала головой.
— Ох, я вспомнила — надо отрегулировать дальний свет фар. Тебе как — не мешает? — она пыталась отвлечь мать от печальной темы.
— Я давно не ездила в темноте, — бросила Ирина Андреевна, но тему продолжила: — На самом деле матери давали деньги для фермы из бюджета. И на научные исследования. Все правильно. Но она умела удерживать при себе людей, что-то значащих в этом мире. А я — нет. Самое печальное знаешь что?
— Что? — Евгения увидела покрасневшие глаза матери. А ведь раньше она никогда не плакала.
— Самое печальное, что я не могу догадаться, кто стоит за нашим банкротством, — продолжала мать, вздохнув. — Но я помню, даже на излете прежней жизни мать умела узнавать то, что лежало в папке под грифом «секретно». Как-то ей сообщили, что наше хозяйство внесли в список предприятий, опасных для экологии. Нас хотели переселить.
— Куда? — спросила Евгения. Она никогда не слышала об этом.
— В Вятку. Точнее, за черту этого города. То есть за тысячу километров от Петракова и самой Москвы.
— А эту землю, сад, — перечисляла Евгения, — отдать под коттеджи?
— Ну да. Но мать спасла нас. Она сумела найти людей, которые тихо вычеркнули ферму из этого списка.
— Внесли кого-то другого? Чтобы не нарушать нумерацию? — догадалась Евгения.
— Вероятно, — мать пожала плечами. — Список — величина постоянная, но перечень — нет.
— Понимаю. Но… ты тоже сможешь… «Сестры» дадут деньги, правда? — спросила она.
Ирина Андреевна подняла глаза на дочь. Она уже промокнула глаза носовым платком. Евгения не заметила, когда.
— Я позвонила Марии еще до твоего приезда. Она моя «сестра» справа. Она готова поручиться за меня, дать крышку своего кулона.
— Значит, ты раньше узнала, что банкротство произойдет и аукцион тоже? — Евгения сощурилась, стараясь в темноте разглядеть выражение материнского лица.
Мать засмеялась:
— Но я же все-таки дочь своей матери. А ты как думала? — Она тоже внимательно изучала лицо Евгении. — Теперь пришло время выйти на сцену тебе, моя дорогая наследница. Я не могу сейчас оставить хозяйство, ехать к Марии. Это слишком опасно. Поедешь ты.
