её знает?
— Ты, когда кончал, назвал меня этим именем, — краснеет русая голова.
Серьёзно?! Да ну на хрен?!
Я же всего лишь представлял! Эм. Некрасиво вышло.
— Извини. Случайно вырвалось. Где ты живёшь? Я тебя подвезу, — правда я вежливый джентльмен? Мне сделали минет, а я за это назвал её другим именем, но зато отвезу домой!
Красавчик моя вторая фамилия, после гиганта, если что.
Русая голова явно сконфужена, её бледно-серые глаза хлопают, смотря в мои. Отстраняясь от меня, до неё видимо доходит, что меня в ней больше не будет и она называет свой адрес.
В своих мыслях везу по адресу, вообще не заморачиваясь на поддержании хоть какого-то диалога. А смысл?! Сказать ей: «Эй ты, спасибо за минет. Кстати, как тебя зовут?».
Короче, я чувствую себя как-то странно. Максимально странно. Ощущение, что я споткнулся и сошёл с дистанции. Пытаюсь догнать остальных, но отстаю. Меня словно что-то тянет назад.
Мне необходимо поговорить с мамой. Подбросив русую голову, поворачиваю в сторону местного кладбища. Каждый год приезжаю к ней. Каждый год разговариваю. Каждый год надеюсь, что когда-нибудь мне станет легче.
Подхожу к могиле, ощущая волнение. Так каждый раз. На плите её имя Синтия Стоун.
Каждый раз подходя, надеюсь, что это имя магическим образом исчезнет с плиты и моя мама вернётся. Каждый раз нервничаю, словно это случилось вчера. Каждый раз чувство вины прибивает к земле. Включаю в плеере песню Home группы Bobaflex.
— Привет, мам, — сажусь на землю, прислоняясь плечом к плите.
Делаю глубокий вдох, чтобы настроиться на откровения. Только с ней я могу быть собой. Ей могу всё рассказать.
— У тебя слишком непутёвый сын. Знаешь, почему? А потому что я в глубокой растерянности, если не сказать, что я в полнейшей заднице. Я словно застрял в подростковом возрасте, в том самом дне, — голос предательски дрожит.
— Я потерял тебя. Не смог спасти. В тот же миг я потерял себя. А потом я встретилеё.Она не знает, что понравилась мне несколько лет назад. Точнее сначала понравились её глаза. В жизни не видел таких живых карих глаз. В них словно озорные искры пляшут, представляешь? Иногда кажется, что они становятся золотистыми, а иногда чёрными. Казалось бы, ну глаза, ну красивые. Но в них что-то есть. Почему-то, глядя в них, я ощущаю себя окрылённым и полноценным. Словно я и впрямь достоин счастья и любви, — закрываю свои глаза и прослоняюсь головой к могильной плите.
— Реальность такова, что я не могу пройти мимо, не посмотрев на неё. Не могу петь, не ища её глазами. Не могу сидеть спокойно рядом, не косясь в её сторону. Не могу держать себя в руках. Раньше мог, сейчас уже плохо получается. Не могу не реагировать на неё. Не могу не думать о ней. Не могу не притронуться хоть немного. Порой она мне снится не в кошмарах, а в очень приятных снах. Где всё возможно, где я счастлив, где есть будущее, где ей ничего не угрожает. Но нельзя же… Нельзя, — тихо вздыхаю.
— Когда ты умерла, моя жизнь остановилась. Когда я держал твоё бездыханное тело, то решил, что больше не заслуживаю счастья, любви, семьи, заботы, ласки, нежности. Почему? Потому что слишком счастлив был до твоей смерти. Слишком радостен был, слишком беззаботен, беспечен, безответственен. И поплатился за это. И не важно, что мне было тринадцать. Я ведь не соплей зелёной был, сила в руках у меня присутствовала. А вот реакция была хреновая, — по щеке бежит слеза.
Так. Отложив ручку и закрыв блокнот, смотрю на ноутбук. Постукивая пальцами по столу, думаю, что откладывать больше не имеет смысла. Пан или пропал. Нельзя больше ждать. Я же не тормоз, как он. Я только газ, спиди гонщик, чёрт подери. Открываю видео их выступления год назад. Вот моё любимое. Дэвид поёт Don’t Cry группы Guns N’ Roses. Одна рука в кармане, другая держит стойку микрофона. И смотрит прямо в камеру, аж мурашки пробегают от этого взгляда.
—«I know, how you feel inside
I’ve – I’ve been there before…»[1],— звучит выразительный, мужественный и глубокий баритон из динамиков моего ноутбука.
Помню у меня тогда было ощущение, что он видит меня насквозь и поёт о том, что он всё понимает и совсем скоро мы будем вместе. Знаете, такое между строк: «Триша, дорогая, я знаю, как ты меня любишь. Я тоже тебя люблю. Сейчас допою и поцелую тебя. Подожди совсем немного и мы будем вместе, обещаю. И не плачь, я ведь пою для тебя, мелкая». Смешно, правда? Но я и впрямь так себя чувствовала и, клянусь, видела это в его глазах. Даже сейчас, смотря в его устремлённые на меня глаза, мне мерещится любовь. Дура, да?!
Конечно, да!
Сердце сжимается от этого взгляда. Но это всё моё больное воображение, не более.
Очевидно, что эта песня связана у него с кем-то другим, скорое всего с мамой. И это он ей поёт. После его признания на кухне мне стало очевидно, насколько я заблуждалась. Он винит себя в её смерти, а значит посвящает каждую песню ей. А я, наивная, всё воспринимала на свой счёт. Он прав, я мелкая и глупая. Теперь, забравшись чуть глубже в его душу, сердце ноет из-за его переживаний насчёт матери. Нельзя себя так жестоко наказывать из-за того, в чём нет твоей вины. Он же был ребёнком. Он же ничего не мог сделать. Зачем он так жесток к себе?
Так. Хватит. Открываю браузер и начинаю поиск звукозаписывающих компаний и продюсерских центров в Калифорнии. Почему там? Ну… Там почти все его друзья, кроме Майкла. Возможно, так ему будет легче решиться, когда ему перезвонят. Всё более, чем логично. В Лос-Анджелесе полно разных агентов, которые охотится за такими талантами, как Дэвид. Раз в его голове столько тараканов, то он никогда сам не решится и в итоге просто потухнет. А как поступают настоящие друзья? Правильно, дают волшебный пендель и подставляют свою плечо, если надо. Я уверенна, что парни из группы и Хлоя помогут ему. Моё дело только отправить.
Боже, даже ладони вспотели. Может надо выбрать две самые крупные компании, конкурирующие друг с другом? Их сотрудники по любому общаются, занимаются там всяким шпионажем. Прознав, что им пришло одинаковое видео начинающего таланта, они начнут наперегонки звонить Дэвиду. Гениально?! По-моему очень! Достойно золотой медали по находчивости, я считаю.
Так. Кажется есть
