белоснежных шапках пены, разбиваясь о камни, взмывают вверх миллионами сверкающих брызг. А по округе, словно эхо осени, разносится шум прибоя.
— Вчера сюда приплывали косатки. Вон там целая стая гоняла сивучей.
— Да ты что? — восхищаюсь я.
— Угу. Хочешь, здесь ужин накрою? Вдруг еще приплывут.
— Хочу.
Тем более что в дом идти у меня совсем нет желания. Стыдно вспоминать, чем закончилась наша последняя встреча.
Жорка устраивает меня в садовом кресле и уходит за толстым пахнущим горькими травами пледом.
— Закутайся.
— Может, тебе помочь?
— Сиди.
Вечер идет своим чередом. Жорка разжигает очаг, накрывает на стол. Мишка носится вокруг — все ему интересно.
— А лиситьки нет! — шмыгает носом разочарованно. Надо же, запомнил, что мы тут лису видели.
— Зато вон смотри. Косатки. — Георгий протягивает малому огромный бинокль. Объясняет, как с ним надо управляться, что-то говорит тихо. Мишка визжит в полнейшем восторге, захлебываясь эмоциями, подпрыгивает в Жоркиных руках. А когда тот отворачивается, бросая в мою сторону долгие задумчивые взгляды, хватает его за нос и настойчиво поворачивает к океану:
— Ну смотли же! Смотли, какая огломная лыбина!
От них просто невозможно отвести глаз. А потому я даже не знаю, что все же заставляет меня обернуться и…
— Юра…
— Папа! Папочка, смотли! Там киты… — визжит Мишка, сползая на пол и подбегая к Валову. Тот подхватывает сына, глядя то на меня, то на Жорку. И такое в его глазах…
— Юра, — повторяю я.
— Вот это заехал к другу, — Валов потрясает зажатой в руке бутылкой дорогого коньяка. — Твою ж мать. Твою же… Вот так, да?
— Миш, сынок, иди к маме.
— Какой он тебе, на хрен, сынок?!
— Отпусти малого к матери. И поговорим, — настаивает Бутенко и добавляет резко: — Юр, не дури, ей нельзя волноваться! Мы только из больницы.
Валов все-таки опускает сына на землю. Трясет головой, будто не в силах поверить своим глазам.
— И когда вы собирались обо всем мне рассказать?
— В ближайшее время. Как ты понимаешь, по определенным причинам нам было не до этого, — вместо меня отвечает Бутенко.
— М-м-м, ну да.
— Юр, давай отойдем. Я понимаю, как тебе, но не надо… Для Эли это тоже все нелегко.
— А для тебя? Как оно, Жор, бабу друга трахать?
Георгий сжимает челюсти. Поворачивается ко мне:
— Эль, похоже, уйти придется вам с Мишкой.
— Ну да, как же! Чтобы вы поубивали друг друга? Юр, прекрати. Пожалуйста. Ты знаешь, что меня подтолкнуло к случившемуся. Георгий вообще ни в чем не виноват. Я сама к нему пришла… О, да господи, у нас и не было ничего кроме того раза!
— Но не потому, что Георгий того бы не хотел. А я, дурак, смотрю, чего это он для тебя так старается… Работа, направление в универ, квартира. А что ж ты, Жор, ее к себе не позвал?
— Позвал. Но она тебя, дурака, любит.
— Плохие новости для тебя, да, Георгий Борисович? — усмехается невесело Валов.
— Ничего нового, — в ответ пожимает плечами Бутенко. И я не знаю, кого мне жальче в этом момент. Мы все будто в ловушке.
— Мам… — тоненько тянет Мишка. Почувствовав общее напряжение, он и думать забыл о косатках.
— Эля, идите в дом! — голоса мужчин сливаются в стройный хор. Иди — так иди! У моего терпения тоже есть предел. Подхватываю сына на руки и трусливо сбегаю. Чтобы не думать о плохом, принимаюсь исследовать Жоркины хоромы. Кухня-гостиная, спальня с огромной кроватью и длинным встроенным шкафом, ванная и…
— Ух ты! Клавать как масына. Мозна я тут буду спать?
Растерянно пожимаю плечами. Если Георгий говорил, что собирается делать ремонт, когда узнает, кого мы ждем, то для кого тогда эта комната? Что для мальчика — это понятно. Странно.
— Спросим дядю Жору, ладно? А пока давай посмотрим мультики?
Видит бог. Мне нужна передышка.
Я ни на грамм не ошиблась в своих прогнозах. Это все было очень тяжело. Тяжело наблюдать за тем, как рушится твоя семья, как люди, которые еще вчера были родными, отводят при встрече глаза. Терпеть упреки родной матери, которая никак не могла принять ситуацию, хотя я не единожды ей объясняла, что это не я разрушила наш с Юрой брак. И даже не моя беременность от другого, которая стала следствием Юркиного предательства. В конечном счете мать вроде даже согласилась с моими доводами. А потом все начиналось заново:
— Но можно ведь было простить, что — ты первая баба, которой изменили?! Еще и Мишка не его оказался! А он вон как его любит. Через день и теперь забирает, возится. Кто еще полюбит твоих детей так? Кому ты вообще с двумя хвостами нужна будешь? Бутенко?
Я, кстати, об этом думала. И до того как поняла, что Валов не собирается бросать Мишку, несколько раз даже порывалась связаться с его биологическим отцом. Но Юра в этом смысле повел себя как настоящий мужчина. Он не только не отказался от сына, но как будто стал к нему еще более внимательным. Мишка после встреч с Валовым возвращался таким счастливым и наполненным, что было очень жестоко по отношению к ним обоим нарушать эту гармонию. После недолгих раздумий я удалила нашу переписку с донором и думать о ней забыла. Так в море моих проблем стало на одну меньше, но сколько же их еще оставалось! И в этом всем бушующем море был только один тихий островок, к которому я могла прибиться, чтобы перевести дух…
— Жор! Жорка, он пинается! Скорее!
Бутенко подбегает ко мне, выпустив спинку от кроватки, которую вот уже часа три собирал, чертыхаясь и ругая производителей, написавших, по его мнению, никуда не годную инструкцию по сборке. Обтирает руки о джинсы, кладет на живот. И вскидывает на меня глаза темные:
— М-м-м?
— Опять не чувствуешь?
— Нет.
Перекладываю широкую ладонь чуть ниже. Прислушиваюсь к себе, закусив губу. И вновь слышу легкое шевеление. Так маленькие юркие рыбки касаются ног в воде.
— Ну?!
— Нет, Эль. Она еще маленькая. Всего семнадцать недель. Наверное, это перистальтика кишечника.
— Сам ты перистальтика! Я говорю тебе, это он!
— Ладно-ладно, — примирительно вскидывает ладони, но я-то уже завелась и мириться не собираюсь.
— Ты просто не знаешь, как это! А я опытная мать. Вот. Опять! — подскакиваю.
Бутенко опускается на колени. Задирает трикотажную кофточку и прикладывает ухо к моему животу. Гляжу на его темную макушку. Волосы у Жорки густые, лысеть он, несмотря на солидный возраст, явно не собирается. Отчего-то осипнув, касаюсь его черных волос
