— Ах, можно выманить парня из допросной, но попробуй заставить его забыть о службе.
— Как и девчонку о ее увертках.
— Я еду, чтобы помешать Трисии высказать своей тетке все, что она о ней думает. Вот моя единственная миссия.
— Крепкий орешек эта тетка.
— Мягко говоря. Тебе, может, доводилось о ней слышать? Синтия Малинков.
— Она имеет отношение к Льву Малинкову, застройщику?
— Это ее бывший муж. Сейчас он платит ей большие алименты.
— Ты настоящий друг.
— Моя единственная добродетель.
Он засмеялся. Это было приятно слышать, особенно потому, что смеялся он нечасто. Я молчала, что я тоже делаю нечасто. Не то чтобы я намеренно держала паузу, просто я давала ему время сказать что-нибудь в дополнение к смеху. Ведь он так и не объяснил, зачем звонит.
— Ты себя недооцениваешь, — проговорил он, и в его голосе звучала улыбка. — Что ж, желаю повеселиться.
— Ты так и не сказал, зачем звонишь.
— А ты уверена, что это не ты мне звонишь?
Теперь рассмеялась я:
— Не совсем.
— Ничего срочного. Просто позвони мне, когда вернешься.
— Но зачем ты позвонил?
— Потом скажу. Будь осторожна.
— Постараюсь.
Он вздохнул, и я поняла, что он вспоминает обстоятельства нашей первой встречи.
— Старайся изо всех сил.
Оглядываясь назад, можно восхищаться его умом и проницательностью, что не вполне справедливо. Конечно, если бы мы знали, чем закончится этот уик-энд, мы все остались бы на Манхэттене, пусть даже нам пришлось бы сидеть у меня в квартире, есть холодную еду из китайского ресторана и играть в криббедж. Но жизнь гораздо сложнее. К счастью.
Может быть, меняется что-то в воздухе, в воде, может быть, на двадцать седьмом хайвее стоят какие-то невидимые волшебные ворота, — но, приезжая в Хэмптонс, попадаешь в другой мир. Само собой, в этом районе сосредоточилось такое богатство, что, когда садовники подстригают лужайку, в воздухе разливается запах свежих денег. Красота вокруг завораживает, как в сказке. Даже ужасное движение на дороге, от которого душа уходит в пятки, не в силах испортить эту красоту. Вода, обширные зеленые пространства, шикарные дома — все это потрясает.
Тетя Синтия живет в Саутгемптоне, у нее «внушительный дом», как выражается Трисия. Он подходит тете Синтии, женщине с внушительной репутацией и еще более внушительным капиталом. Самый большой ее талант — составление бракоразводных соглашений, что она проделывала уже четыре раза. Не знаю, значит ли это, что ее мужья были счастливы в браке, прежде чем он пошел на дно, или они просто были счастливы унести ноги, но тетя Синтия выплыла целой и невредимой, приобретя положение в обществе, друзей и оттяпав пятьдесят один процент состояния у каждого из четырех супругов. Словом, разделяй и властвуй.
В настоящее время ее обширные владения включают многочисленную недвижимость, бродвейское шоу, действительно приносящее доход, и долю в деле ее приемной дочери, модного дизайнера посуды. По словам Трисии, ее тетка лишена элементарной человечности, но, видимо, отнюдь не лишена предприимчивости.
Трисия остановила машину у кованых железных ворот, за которыми начиналась подъездная дорога, по длине равная кварталу, где я выросла. Она нажала кнопку интеркома, и ей ответил хриплый мужской голос:
— Стриптизерши должны входить через черный ход.
— А шутки должны быть смешными, — парировала Трисия.
— Советую вам отвести войска, а не то мы откроем огонь, — раздался другой голос, не такой грубый, но глубокий и приятный.
— Вам что, заняться больше нечем?
— Нечем, пока ты не привезешь Молли и Кэссиди.
— А кто мне мешает?
— Это все Ричард, — заявил первый голос.
— Всегда виноват Ричард. Открывай ворота, Дэйви.
— А ты привезла мне подарок?
— Я привезла тебе Молли и Кэссиди.
— Отлично. Заходи.
Что-то загудело, и огромные створки ворот раздвинулись с механической учтивостью.
— Похоже, мои братцы поспешили открыть бар, — вздохнула Трисия, подъезжая к дому.
В ответ мы с Кэссиди промолчали, потому что наши рты были разинуты от изумления. Величественный дворец в георгианском стиле[4] смахивал на дом владельца поместья, из тех, что показывают в английских сериалах про Вторую мировую войну. Там скрываются важные персоны и в перерывах между своими секретными заседаниями пьют чай с молоком, которое выдают по карточкам. Припарковавшись напротив массивной двойной двери, Трисия выскочила из машины и направилась к ступеням. Мы с Кэссиди тоже вышли, и я спросила, указывая на багажник:
— А как же вещи?
— Нельсон обо всем позаботится, — бросила Трисия через плечо.
Мы с Кэссиди радостно переглянулись.
— Нельсон, — повторила Кэссиди.
— Заберет наши вещи, — подхватила я.
Мы даже не хихикали, следуя за Трисией в дом, который изнутри производил не меньшее впечатление, чем снаружи, разве что тут было еще больше блеска. Трисия представила нас Нельсону, походившему, вопреки моим ожиданиям, скорее на Мела Гибсона, чем на Энтони Хопкинса[5]. Вежливо и тепло поздоровавшись с нами, он сообщил Трисии, что большинство ее родных отправились переодеваться к ужину, поскольку гостей ждали совсем скоро. Когда она спросила о братьях, Нельсон закатил глаза, насколько позволяли правила приличия, и ответил, что они тоже пошли переодеваться. Он предложил нам подняться в наши комнаты, куда он принесет багаж.
Кэссиди, глядя, как он выходит из дверей, заметила:
— Приятно иметь мужчину в доме.
Трисия вздохнула:
— Лучше не думать обо всех обязанностях, которые тетя Синтия способна на него взвалить.
Она кликнула братьев, но ей никто не ответил, хотя я могу поклясться, что слышала эхо. Взглянув на часы, Трисия помчалась наверх, где без помощи компаса или дорожки из хлебных крошек нашла комнату, в которой всегда останавливалась. Нам с Кэссиди отвели комнату по соседству.
Сборная солянка из гостей ожидалась здесь на все выходные, что само по себе занимательно. Родня — плюс Кэссиди и я — разместилась здесь, а прочие гости рассеялись по округе, по своим домам или дворцам друзей. Большинство из них составляли знакомые Дэвида и Лис-бет, но были также друзья и партнеры мистера и миссис Винсент, а еще несколько друзей тети Синтии, которых, по ее словам, она пригласила, чтобы разгонять скуку.
Наша комната оказалась огромной, но все же приветливой, обставленной мебелью на зависть директору любого музея, с мягкой богатой обивкой, вызывающей желание свернуться калачиком в крылатом кресле или растянуться на одной из двух двуспальных кроватей, что я немедленно и сделала.
