– Никогда не видела такого дерзкого мальчишки, – недовольно заметила Агнес. – Часами болтает с вами – можно подумать, он член семьи.
– Он вовсе не дерзкий, Агнес. Он очень вежливый. И очень умный.
– Хм, – отозвалась Агнес.
Агнес ревновала, поняла Ти. У нее не было своих детей, поэтому она так привязалась к ней, что уже не хотела ни с кем делить. Да, она просто ревновала к Клайду.
Как все это странно. Не считая Дедушки, Клайд мог бы стать ее лучшим другом! В школе она ни с кем особенно не дружила, была одна девочка, с которой они вместе читали стихи, но она уехала в Англию.
Клайд любил стихи:
– Послушай это, – сказала она. – Это Элизабет Баррет Браунинг. Мне кажется, это самое красивое стихотворение. Слушай.
Всех вас благодарю, кто так меня любил,
И вам хочу отдать признательность свою.
Благодарю всех вас, кто у стены тюремной
Шаг замедлял и слушал песнь мою…
В комнате было очень тихо. Клайд отложил инструменты, и она слышала чистый звук своего голоса.
– Сначала я не очень поняла, что она подразумевала под тюремной стеной, но потом мне стало ясно: она имела в виду свое одиночество.
А еще она испытывала чувство вины. Богатство семьи было добыто в Вест-Индии трудом рабов. Это совсем не волновало ее отца, но она была очень чувствительна к этому.
Лицо Клайда было спокойным. Он совсем другой, когда здесь нет Дедушки, внезапно подумала Ти. Нет ни напряженности, ни заискивания. Такой, какой есть.
– Вы очень хорошо читали, – произнес он.
– Да. Мама говорит, я читаю с чувством. Я часто думаю, что будь я красивее, я могла бы стать актрисой.
– Но вам нечего желать, мисс Ти! Вы…
– Посмотри на меня. Нет, нет, ты не смотришь, – он только быстро взглянул на нее и отвернулся. – Неужели ты не видишь мой нос? У меня дедушкин нос. Ты не видишь?
– Я никогда по-настоящему не рассматривал нос вашего дедушки.
– Внимательно посмотри в следующий раз. Только сделай это так, чтобы он не догадался.
Нелепость этого предостережения поразила ее, и она начала смеяться. Клайд, стоящий здесь, разглядывающий и измеряющий дедушкин нос! Судя по всему и Клайд увидел что-то похожее – он тоже рассмеялся.
– Знаешь, Клайд, мне будет очень не хватать тебя, когда ты закончишь работу.
– Вы очень добры.
– Это правда, а не доброта! Я никогда не говорю того, чего не думаю. Мне хочется, чтобы мы стали друзьями. Может так и будет!
Он не ответил. Ти подумала, что, наверное, он не расслышал ее слов, потому что снова ушел в работу – из-под его рук лепесток за лепестком распускался цветок.
– Я сказала, что хотела бы, чтобы мы подружились.
– Это было бы хорошо, мисс Ти.
– Клайд, не нужно называть меня «мисс». Тебе не кажется, что это глупо? Мы почти одного возраста.
– Таков обычай, – ответил он, сдувая опилки.
– А разве обычаи не могут быть глупыми?
– Не вам менять их, мисс Ти, даже если вам этого очень хочется. Вы ничего не добьетесь, кроме неприятностей.
Теперь не ответила она. Ти стояла рядом с ним и смотрела, как он вырезает виноградную лозу. Конечно, он прав. Этот мир был подчинен строгим правилам. Каждый знал свое место, знал, как себя вести, что говорить. Уже от рождения они занимали свои места – и Мама, и Дедушка, и Агнес. Деньги были частью этого порядка, и цвет кожи. Но самым странным было то, что уму, важнейшему из всего, нигде места не находилось.
Ум, разум – любопытная вещь. У Дедушки была книга, в которой был рисунок мозга – серый комок в бороздах и складках. Казалось, мозг должен быть цветным, как мозаика, с отпечатками картинок твоей жизни. Она подумала, что если нарисовать рядом ее мозг и мозг Клайда, то это будет одно целое – так они будут похожи.
Разный у них только цвет кожи, да и то не слишком. Ее загорелые руки почти такие же темные, как у него.
Клайд закончил лозу. Она получилась веселой из-за цветов и изгибов.
– Ну как, вам нравится?
– Она красивая! Ты художник, Клайд.
– Не настоящий. Я бы хотел им стать. – Но он был польщен. – В Испании живет один человек, Антонио Гауди, который вырезает такие же цветы из камня: Он строит собор в Барселоне, весь в листьях, виноградных лозах, там будут даже изображения животных, целый лес из камня… Мир полон прекрасных вещей.
Откуда он все это знает? Да что видел этот паренек в своей жизни, кроме жалкой деревенской хижины?! Он и в Коувтауне-то бывает редко, а уж Барселона… Волна сочувствия поднялась в Ти.
– На сегодня все, – сказал он, убирая инструменты.
– Тогда, до завтра.
– До завтра.
Так проходили недели, Ти была непонятно счастлива и больше не чувствовала себя одинокой. По утрам из окна своей спальни она смотрела, как вороны прилетают с гор и клюют что-то на дедушкиных королевских пальмах на подъездной аллее. Тянулась череда тихих дней. Теплыми вечерами после дождя она стояла у окна в ночной рубашке и слушала поющих в кронах деревьев ржанок. Ее счастье было таким умиротворяющим! Она не знала почему. Она даже не задавала себе этого вопроса.
* * *
Гамак слегка раскачивался между двумя мастиковыми деревьями, растущими за домом. Они были такими высокими, что их вершины наклонялись от ветра, в то время как внизу было тихо. Зевая, Ти положила книгу на колени. Дедушка спит, воскресный послеобеденный сон; весь мир, кажется, погрузился в дрему.
Она очнулась. По дорожке за клумбами роз быстро шел Клайд, покачивая бамбуковой птичьей клеткой.
– Что там у тебя? – крикнула Ти.
– Попугай, – крикнул он в ответ.
– Я хочу посмотреть!
Он поставил клетку перед гамаком. В ней сидел огромный попугай, фута два ростом, королевская птица с перьями цвета аметиста и изумруда.
– Цицерон, – гордо сказал Клайд. – Императорский попугай.
– Где ты его нашел?
– Поймал утром. Между прочим, это было непросто.
– А что ты собираешься с ним делать?
– У меня есть покупатель. Матрос с итальянского корабля. Он как раз приплывает в этом месяце. Я пообещал ему такого, когда он был здесь в последний раз.
Птица приподняла крылья, но поскольку в клетке было мало места, чтобы расправить их, покорно их сложила и забылась в терпеливом ожидании. Но круглые, настороженные и любопытные глаза смотрели на Ти, словно отвечая на ее внимание. Ей стало жалко попугая.
– Какой спокойный… – заметила она.
– Еще не привык к клетке. Он напуган.
– Он ужасно грустный, правда?
– Возможно, мисс Ти.
– Они так быстро летают – так любят летать!.. Дедушка говорит, что они живут до шестидесяти лет.
– Так оно и есть. Этот попугай молодой. Года два, не больше.
– Значит… оставшиеся пятьдесят восемь ему придется провести в тюрьме!
