– Кажется, да… Конечно, ты прав.
– Я прочел об этом в «Нэшнл джиогрэфик».
– Ты читаешь этот журнал?
– У меня есть друг. Он был моим учителем, когда я ходил в школу. Он и дает их мне.
– Понятно.
Клайд говорил быстро, словно боялся, что его остановят, прежде чем он сможет все сказать.
– Я много читаю. Наверное, я прочитал уже все книги в городской библиотеке. Ну не все, конечно. Больше всего мне нравятся книги по истории, о том, как мы все стали такими, какие есть…
Он остановился, как будто испугавшись, что сказал слишком много.
Он хочет показать нам, как много знает, подумала Ти. Ей показалось, что за его забавной гордостью прячется что-то вроде заискивания. Ей стало неприятно.
А Дедушка казался довольным.
– О, я знаю, Клайд, ты любишь книги. Это прекрасно! Чтение – вот что дает знания. Чтение, а не школьные занятия… Я собираю книги всю свою жизнь. У меня есть книги того времени, когда англичане забрали этот остров у Франции в…
– В 1782 году, когда адмирал Родни разбил французов в битве Всех святых.
– Ти, ты только посмотри! Что знает этот мальчик! Разве я не говорил тебе, что Клайд толковый парень?
Он обращается с ним, как с ученой обезьяной, подумала Ти.
Дедушка поднялся:
– Что ж, Клайд, можешь брать у меня любые книги. В любое время. Только смотри, чтобы руки у тебя были чистыми. Пойдем, Ти, уже поздно, а у нас еще будут гости к ужину.
– Дедушка, – сказала Ти, когда они вышли из комнаты, – это же было так оскорбительно. Сказать ему о чистых руках.
Дедушка был поражен. Она никогда не говорила с ним подобным образом.
– Ты не понимаешь, им это все равно. Они не так обидчивы, как мы.
Как он мог знать? Как он мог говорить такие вещи? А ведь он был по-своему добр. Кто еще приглашал цветного работника посидеть с ним? Мама бы этого не сделала, и дядя Герберт тоже.
– Фанатизм, помимо того, что несет в себе глупость и жестокость, разрушает личность, – любил повторять Дедушка. Однако сам был нетерпимым человеком.
Вот еще одна загадка! По мере того, как ты становишься старше, мир преподносит тебе одну загадку за другой. В голове у нее, как пчелы, роились какие-то смутные мысли – о других краях, о других временах, о том, как люди стали такими, какие они есть…
– Ты слишком серьезна, – по-доброму журила ее Мама. – Мне хочется, чтобы ты смогла научиться получать от жизни удовольствие.
А Ти думала:
«Твои удовольствия не для меня. Я не слишком красива для твоих удовольствий, даже если бы и хотела их. А если бы я была такая же красивая, я бы не знала, что с этим делать, как смеяться, трепать дядю Герберта по щеке в ответ на его взгляд, полный обожания. Мне нужен только кто-нибудь, с кем можно говорить, да вести длинные разговоры, не боясь, что тебя сочтут надоедливой, маленькой, задающей слишком много вопросов».
Дедушка становился старым для нее. В то лето как-то внезапно стало заметно, что он начал терять бодрость, в нем появилась старческая раздражительность. Он часто забывал, что хотел сказать. После обеда он теперь ложился подремать.
В это время Ти уходила в прохладу библиотеки, где приятно пахло деревом. Она читала или наблюдала за Клайдом, вырезавшим цветочный орнамент по краю шкафа. Было что-то успокаивающее в постукивании его молотка и тихом посвистывании, которое помогало ему сосредоточиться…
В один из дней она читала вслух тот самый старинный дневник:
«Июль, 1703 год. Время великой скорби. Брат моей жены и четверо его детей умерли от лихорадки. Едва ли найдется семья, которая не понесла бы страшной потери»».
– Клайд, зачем вообще люди селились в этих диких местах? Я бы никогда этого не сделала.
– Бедность, мисс Ти. В Европе не было работы, а та, что была, оплачивалась плохо. Острова заселялись бедными людьми.
Он напоминал ей, что ее предок не был аристократом. Она оценила иронию и не обиделась.
– Сюда также присылали многих осужденных. Это называлось ссылкой на каторгу, – он отложил инструменты. – Но осужденные не обязательно были преступниками. В тюрьму можно было попасть за кражу нескольких грошей, за долги. Ты мог быть просто невиновен. Просто беден, – закончил он с довольно странной интонацией.
В последовавшем молчании эти слова как-то мрачно и торжественно прозвучали в ней: просто беден.
– Но все равно, – произнесла она, желая нарушить молчание, становящееся гнетущим, – все равно, знать о своих предках – это так интересно, правда? Тебе, должно быть, хотелось бы узнать о своих…
Осознав, что она сказала не то, не к месту, Ти покраснела и стала извиняться, испортив все еще больше.
– Ничего, мисс Ти, – он снова принялся за работу. – Да, мне бы хотелось узнать о своих предках. Только зачем?
– Ты мог бы стать учителем, – сказала она после минутного раздумья. – По-моему, ты знаешь столько же, сколько мои учителя.
– Я мало учился. Моя мама заболела и не могла больше работать, вот я и занялся этим ремеслом, – он повернулся к ней, гордо расправив плечи. – Работать руками не стыдно, хотя даже среди таких, как я, не все так думают.
– Нет, конечно, не стыдно. А твоя мама поправилась?
– Она умерла.
– Ах! А твой отец?
– Не знаю, жив ли он. Я его никогда не видел.
– А мой отец умер, когда мне было шесть лет. Ты не поверишь, я все еще думаю о нем. Я… скучаю по нему, хотя даже не смогла хорошенько его запомнить. Это, наверное, оттого, что я не очень близка с мамой.
Клайд посмотрел на нее, глаза у него были добрыми:
– Это плохо для вас. И для нее.
– У нее двое других детей и другой муж, так что это, может быть, и не имеет большого значения, – она сама услышала, как грустно звучит ее голос.
– Должны быть еще причины, мисс Ти.
– Да, конечно. Знаешь, мы очень разные. Мама любит наряды, ей нравится принимать гостей и получать приглашения. Она знает, с какими семьями нужно поддерживать отношения, кто с кем собирается пожениться и кто в следующем месяце едет за границу. Но мне это совсем неинтересно!
– А что вам интересно?
– Книги… Собаки… Вообще, все животные, я люблю ездить верхом. Конечно, я бы хотела поехать за границу, но не для того, чтобы покупать модную одежду…
– Для того, чтобы увидеть, как живут другие люди. Увидеть Рим и Лондон, толпы людей и большие здания – да! Мне бы тоже этого хотелось! Когда-нибудь я все это увижу.
– Но потом ты захочешь вернуться сюда, правда? Я знаю, что всегда буду возвращаться. Здесь дом.
– Для вас и для меня это не одно и то же, – спокойно сказал он.
Да. Конечно. Они оба живут на этом маленьком острове, но их жизни так непохожи. Она снова почувствовала жалость к нему и вину, что было, пожалуй, нелепо: во всем происходящем не было ее вины.
