Как бы я ни хотела привлекать к себе внимание, у меня не было выбора.
Спустив ноги с кровати, подошла к двери и стукнула в нее.
— Эй!
Я замолчала, прислушиваясь к любому движению снаружи.
В ответ была только тишина.
Я снова забарабанила в дверь.
— Мне нужна ванная!
Мой разум покинул пределы комнаты и путешествовал по дому, в котором я была так много раз в детстве. Будет ли он выглядеть так же? Дом Киллианов был невелик: все три спальни соединялись коротким узким коридором с одной ванной посередине. Гостиная была открытой планировки с кухней, где мы с Артом проводили много часов, наблюдая, как его мама пекла и выполняла домашнюю работу.
Мое сердце закололо.
«Пожалуйста, пусть он будет в порядке».
«Он в порядке. Он должен быть».
И если с ним все будет в порядке, я не сомневаюсь, что он придет за мной.
«Возможно, он уже в пути».
Мне просто нужно было сохранять надежду, силу и ждать, пока Килл, президент МК «Чистая порочность», беспощадный убийца и жестокий защитник, не приедет за мной.
Это будет кровопролитие.
Прижавшись лбом к двери, я постучала так громко, как только позволяли мои костяшки пальцев.
— Выпустите меня отсюда!
Тишина.
— Ты проснулась, Лютик?
Мои глаза резко открылись, глядя прямо в бездушные глаза Рубикса Киллиана. Я вздрогнула от боли в мочевом пузыре и слабости от голода.
Он ухмыльнулся, прислонившись к дверному косяку.
— Тебе по-прежнему нужен туалет, или последний час довел тебя до предела?
Садясь прямо, я стиснула зубы.
— Если ты спрашиваешь, опозорилась ли я, то тебе будет неприятно узнать, что я этого не сделала.
Встав, я прошипела:
— Дай мне воспользоваться ванной.
Он усмехнулся.
— Все еще такая высокомерная. Всегда предъявляешь требования, как будто я должен подчиняться.
Оттолкнувшись от дверного косяка, Рубикс вышел вперед, скрипя кожей и дымя сигаретой.
— Ты здесь больше не принцесса, Клео.
Вздернув подбородок, я не отступала. Это был человек, с которым я росла как с дядей. Вице-президент «Кинжала с розой» и лучший друг моего отца. Мой темперамент бушевал, пока меня не охватило желание заставить его заплатить.
— Мы доверяли тебе. Я любила тебя. Как ты мог быть таким жестоким?
Он ухмыльнулся.
— Кто может сказать, что я жесток? Твой отец не видел потенциала нашего братства. Он был слаб... и в нашем Клубе нет места слабости.
— Здесь нет места лжецам или убийцам.
Рубикс потерял злорадный блеск в глазах, заменив его яростью.
— Скажи это моему гребаному сыну.
Я бросилась вперед и влепила ему пощечину.
Мы оба ахнули одновременно.
Мой мозг передавал сообщение о причинении телесных повреждений, не будучи отфильтрованным рациональностью. Мою ладонь защипало от соприкосновения с его щетиной.
Его зеленые глаза сузились, когда он схватил меня за запястье, болезненно притягивая к себе.
— Ты не должна была этого делать, Лютик.
Мой живот вывернулся от отвращения.
Мое прозвище. Это было богохульство.
Мои руки сжались.
— Никогда не называй меня Лютик. Ты потерял это право много лет назад.
— Я могу называть тебя как угодно, черт возьми.
Мудак.
— Почему ты подставил своего сына? Чем он заслужил, чтобы его отец предал его?
Его ярость превратилась в дикость.
— Не говори об этом ублюдке в моем присутствии.
Вытащив меня из моей темницы, он швырнул меня в ванну, которая была через две двери и именно такой, какой я ее помнила.
— У тебя есть три минуты.
Рубикс захлопнул дверь.
Я не сомневалась, что он имел в виду, что у меня было ровно три минуты. Когда дело доходило до времени, он всегда был нацистом. Опоздание было для него таким же оскорблением, как неповиновение приказу или разглашение секретов братства.
Повернувшись, чтобы посмотреть на ванную, я поджала губы. Затирка между плитками почернела, занавеска для душа была покрыта грязью, а туалет — грязным. Воздух был пропитан плесенью и вонючими стоками.
Кто здесь жил? Был ли это только Рубикс и его второй сын, или он добавил больше участников и поделился своим домом? Я вспомнила планировку комплекса, когда мы с Артуром исследовали от забора до забора. На этом участке было около двадцати домов, разбросанных по постоянно расширяющемуся кругу. Но Клуб и дом моих родителей были венцом прямо в центре.
Быстро опорожнив мочевой пузырь, я ополоснула лицо холодной водой и выпила воды как можно быстрее прямо из-под крана.
Дверь распахнулась прежде, чем я успела вытереть лицо. Не то чтобы я хотела прикоснуться к его полотенцам — вероятно, покрытым кишечной палочкой.
Рубикс сузил глаза, его взгляд скользнул по моему телу в ночной рубашке. Он ухмыльнулся, глядя на мои шрамы — шрамы, которые он оставил.
— Жалко, что ожоги сделали тебя уродливой, не так ли? — он облизнул губы, глядя на мой левый бок.
Чернила, которые стекали от моей ключицы к мизинцу ноги, представляли собой замысловатую фреску синих, красных и зеленых тонов.
— Если бы это был я, то прикрыл бы шрамы татуировкой. Скрыл свои ужасные уродства, — его лоб наморщился. — Почему ты этого не сделала?
«Потому что мне не стыдно носить свои шрамы или находить в них силы».
Выдернув из держателя несколько квадратов туалетной бумаги, я вытерла лицо и швырнула скомканную салфетку в его сторону.
— Любопытно или просто пытаешься выяснить, как я пережила тебя?
Он уклонился от моей шпильки, зеленые глаза потемнели.
— Ни то, ни другое. Просто разговариваю.
Я фыркнула.
— Во всем, что ты говоришь, есть скрытые мотивы, а не просто болтовня. Всегда так было, — мои мысли вернулись к ехидным комментариям за годы, когда я росла в его тени.
«Тебе действительно не стоит так рисовать. Это не очень хорошо».
«Твой отец точно не заботится о твоем благополучии, раз он позволяет тебе ходить в этом».
«Господи, Клео, не мог бы твой голос быть более высоким и раздражающим?»
Большинство из них были сказаны в шутку, когда он щипал меня за щеку или давал лакричное угощение, но желаемый эффект никогда не подводил.
Его слова были тогда единственным способом, которым он мог причинить мне боль.
Теперь он мог причинить мне боль, как хотел.
Мой отец умер. Верные ему люди, скорее всего, тоже мертвы или присоединились к Рубиксу под страхом пыток.
Я была одинока.
Мое сердце болело за Артура. Меня не волновало, что мне не на кого положиться — я прожила таким образом большую часть своей жизни, — но теперь, когда снова нашла Артура, это чувство единения только усилило гулкую пустоту одиночества.
— Ты права. Я так и не постиг искусство меткой стрельбы, — усмехнулся Рубикс. — Всегда предпочитал выражать свои истинные мысли тонко завуалированной ерундой.
Его ноздри раздулись, его глаза еще больше отвлекались на мою скудно одетую фигуру.
— Как насчет того, чтобы я отказался от вуали и просто сказал прямо, а?
По коже поползли мурашки.
— Хорошо.
Наклонив голову, Рубикс сказал:
— Я думаю, что ты самонадеянная гребаная принцесса, которую вырастил деревенщина и баловала шлюха. Ты исказила разум моего сына и использовала свою киску, чтобы разделить мою семью.
В мгновение ока он набросился. Прижав меня к туалетному столику, обхватил пальцами мое горло, холодный фарфор впился мне в поясницу.
— Как тебе эта гребаная правда?
Слезы навернулись на мои глаза, когда он сжал мою шею. Мои руки взлетели, чтобы остановить его, цепляясь за его руку.
— Не… правда…, — выдохнула я, ненавидя то, как пищит моя гортань от сдавливания. — Безумие.
