отдаться генеральному.
Далек человек от реалий простых смертных.
Каждое утро я хочу сдохнуть и на Мальдивы. Я никогда не была на Мальдивах, но они кажутся мне отличной альтернативой рабочему дню в душном опенспейсе с крайне скучными обязанностями.
Да уж. Сегодня скукой даже не пахнет. Скреативила так скреативила.
Не порно, но задорно.
Хотя в моем случае, как раз-таки порно…
К восемнадцати часам я выпиваю три чашки кофе и обзавожусь нервным тиком.
В половине шестого все уже начинают потихоньку собираться домой, и я с тоской смотрю на коллег. Хорошо им, а мне еще предстоит пережить позорнейший момент за все двадцать один год моей жизни.
Закрадывается мысль, что можно просто сбежать, но звонит секретарь приемной Соколова:
— Корниенко? Напоминаю, что через двадцать минут Дмитрий Константинович ждет тебя у себя с проектом по продвижению новых услуг.
— Я помню, — сиплю я, чуть не переспросив, каких-таких услуг.
— И не задерживайся, — строго предупреждают меня.
Делать нечего.
Без пяти шесть я на полусогнутых захожу в приемную.
Секретарь куда-то вышла, дверь в кабинет Соколова закрыта.
Моя тахикардия набирает обороты.
Стоит такая тишина, что собственный пульс кажется мне оглушительным.
Робко стучу, надеясь, что генеральный про меня забыл и уехал домой.
— Войдите, — отзывается низкий голос.
Как на эшафот я делаю шаг внутрь.
Приятная прохлада обступает мое нагревшееся от волнения тело.
Соски радостно выщелкиваются, реагируя на контраст температур.
Я судорожно складываю руки на груди, и понимаю, что поза получается чересчур наглая.
Опускаю вдоль тела.
Нет. Тоже нехорошо.
Что делать-то?
О! Обхватываю себя руками. Заодно буду выглядеть жалостливо. По-сиротски.
Увлеченная попытками прикрыть провокационные сиськи, я почти забываю о том, от кого собственно скрываю свою недодвоечку.
— Корниенко, — возвращает меня к реальности низкий голос с нотками недоумения.
Вскидываю глаза и натыкаюсь на темный взгляд Дмитрия Константиновича.
Почему-то именно голос Соколова вызывает у моего организма недопустимую реакцию.
«Корниенко, ты долго будешь испытывать мое терпение?» — опять вспоминаю я и начинаю волноваться. Слишком ярко я представляла, как генеральный меня в лифте в позу подчинения… Теперь от наваждения избавиться не могу.
Вот хоть сейчас садись и пиши, как я наглаживаю языком мощный ствол…
Стопэ!
Пока я беру под контроль над ни с того, ни с сего взбунтовавшимся организмом, Дмитрий Константинович терпеливо ждет. Опять чего-то ждет…
Но единственное, чем я могу его порадовать — это поза сурка, который выходит на дорогу и долго всматривается: не летит ли птица, не ползет ли змея, не бежит ли зверь. Помнится, самые внимательные из сурков получают бампером в лоб.
Что со мной и происходит.
Насладившись моим остекленевшим от стыда взглядом, Соколов предлагает:
— Маша, ты присядь, — он указывает на кресло напротив своего.
— Спасибо, я постою… — не моргая, отказываюсь я. — Мне нравится стоя…
— И стоя сделаем. Успеется.
До меня с опозданием доходит, что я ляпнула, и я превращаюсь в мухомор, покрываясь красными пятнами.
А потом я осознаю, что сказал Дмитрий Константинович, и коленки подгибаются. Предложение сесть приходится очень кстати, и я опадаю на кожаное сиденье, отчаянно желая, чтобы между мной и боссом находился не какой-то жалкий стол, а бетонная стена.
— Вы меня уволите? — с надеждой спрашиваю я.
— Я собирался, — серьезно отвечает Соколов, откидываясь на спинку кресла. Он вертит ручку в длинных смуглых пальцах, и я залипаю на это. Может, потому что мне слишком неловко смотреть ему в глаза, а может, потому что пальцы у него красивые.
— Больше не собираетесь? — сглотнув, уточняю я.
— Вживую ты мне понравилась больше, чем на фото в личном деле, — спокойно признается Дмитрий Константинович.
Еще бы! Я на личное дело фотографировалась сразу после выпускного… Это просто отлично, что прогресс еще не дошел до того, чтобы фото передавало запах перегара.
— Правда, — добавляет Соколов, — после твоей выходки в лифте я хотел влепить тебе дисциплинарное взыскание, но не нашел подходящего основания в трудовом кодексе.
— Я же ничего не сделала! — возмущаюсь я.
— И именно этим ты меня и расстроила. После таких красочных обещаний, и ничего. Нехорошо, Маша.
Соколов поднимается со своего места и, к моему ужасу, обойдя стол, пристраивает на его краешек рядом со мной свой начальственный зад.
— Я больше не буду… — от близости Дмитрия Константиновича я начинаю ерзать в кресле, как будто сижу на муравейнике.
От него вкусно пахнет.
Тетка называет это «запах мужика».
Если б мой бывший так пах, может, я б его и не бросила. И может, даже давала ему чаще раза в месяц…
— Смотря, что именно больше не будешь. Обещать и не выполнять?
— Вообще отсвечивать, — нервно облизываю губы.
Соколов убирает от моего лица прядь, выбившуюся из укладки, утраченной в процессе перечитывания рассказа. От уха вниз по шее бегут мурашки и локализуются в две самые крупные, настойчиво пробивающие ткань моей блузки.
Только сейчас мне не холодно, а очень даже жарко, хотя в кабинете по-прежнему свежо. Сердце работает с перебоями, внутренности завязываются в узел.
— Ты уже засветилась, — не успокаивает меня Дмитрий Константинович, его палец скользит вдоль моего ворота, и мелкая верхняя пуговка выскакивает из петли. — Я внимательно ознакомился с твоими предложениями, Маша. И нахожу проект весьма перспективным. Особенно меня заинтересовала часть на третьей странице…
Судорожно вспоминаю, что я там набредила.
Твою ж Машу.
То есть меня.
То есть героиню драли со смаком прямо на рабочем столе босса. На третьей странице.
— Ты мне своими домогательствами весь рабочий процесс остановила, Маша, — севший голос будоражит, хоть я и стараюсь абстрагироваться.
— Я просто ошиблась адресатом, это все художественный вымысел, — шепчу я.
На свою беду я все-таки поднимаю глаза на Соколова.
Мокрая мечта. Ему вряд ли больше тридцати. Высокий, плечистый, темноволосый.
И собирается меня поиметь. По глазам вижу, что уже разложил меня прямо на этом самом столе и жарит.
Вместо ужаса и возмущения я испытываю прилив чего-то другого.
Тело выкидывает гадкий несвоевременный финт.
Легкий спазм внизу живота, заставляет меня закусить губу.
— Я уже понял, Маша, — склоняясь ко мне ближе, отвечает Соколов. — Но это не значит, что я тебя не накажу. Раз дисциплинарка не подходит, используем старый добрый способ. Судя по всему, тебе даже понравится.
И прежде чем я нахожу аргументы в свою защиту, он меня целует.
Целует!
Но ужас в том, что я, вместо того чтобы отпрянуть, тянусь к нему. И отвечаю, когда наглый язык по-хозяйски вторгается в мой рот.
Пульс зашкаливает.
А босс и вправду наказывает. Властно сминает мои губы, царапает
