Ознакомительная версия.
— Невероятно. Какая скорость…
Меча кивает. Она явно польщена его словами и, может быть, даже гордится сыном — но в своей сдержанной манере. Как и всякий гроссмейстер такого уровня, объясняет она, Хорхе помнит каждый ход и, более того, все возможные варианты. Он может воспроизвести любую партию из тех, что были сыграны им за всю жизнь. И большую часть сыгранных соперниками.
— Сейчас он разбирает свои промахи и просчеты — свои и Соколова. Но это так… на публику — для журналистов и друзей. Потом вместе с Эмилем и Ириной за закрытыми дверьми будет анализировать партию уже всерьез, обстоятельно.
Меча Инсунса замолкает и, задумчиво склонив голову набок, смотрит на сына.
— Он встревожен, — говорит она совсем другим тоном.
— А по нему не скажешь, — отвечает Макс, поглядев на Келлера.
— Его сбило с толку, что Соколов предвидел проход слона.
— Да, я что-то слышал об этом только что… О слоне-камикадзе.
— Ну, видишь ли… От Хорхе принято ожидать чего-то в этом роде… Таких вот гениальных импровизаций… На самом же деле это тщательнейшим образом спланировано. Он со своими помощниками долго готовил эту партию, искал способ переломить ситуацию в свою пользу… Использовать всем известную слабость Соколова, когда он сталкивается с гамбитом Маршалла.
— Признаться, я понятия не имею, что такое гамбит Маршалла.
— Я имею в виду, что даже у чемпиона мира могут быть свои уязвимые места. Аналитики на то и нужны, чтобы найти их и воспользоваться ими.
Открывается застекленная дверь соседней гостиной, и появляются советские — открывают шествие двое ассистентов, а за ними — чемпион мира с десятком сопровождающих. В глубине видны стол и шахматная доска с беспорядочно расставленными фигурами. Несомненно, Соколов тоже разбирал отложенную партию, но в отличие от Келлера делал это за закрытой дверью, допустив лишь нескольких журналистов-соотечественников, которые сейчас направляются в пресс-центр. Соколов с дымящейся в пальцах сигаретой проходит совсем рядом с Максом и, встретившись водянисто-голубыми глазами с матерью своего соперника, приветствует ее коротким кивком.
— Преимущество русских в том, что их субсидирует шахматная федерация, а подпирает весь государственный аппарат, — объясняет Меча. — Видишь вон того толстяка в сером пиджаке? Это атташе по культуре и спорту. А вон тот — гроссмейстер Колышкин, председатель Федерации шахмат СССР. А здоровенный блондин — Ростов, он сам когда-то чуть было не стал чемпионом мира, а теперь ассистирует Соколову. И, можешь не сомневаться, в этой группе по крайней мере два агента КГБ.
Они смотрят вслед русским, удаляющимся по коридору в сторону вестибюля. Коттедж, где разместилась русская делегация, стоит невдалеке от парка, окружающего отель.
— Шахматисты на Западе должны зарабатывать себе на жизнь еще чем-то. Хорхе в этом не нуждается, и в этом смысле ему повезло.
— Ну еще бы. У него есть ты.
— Что ж, можно сказать и так.
Меча Инсунса все еще провожает взглядом соперников, словно размышляя, прибавить ли что-нибудь к сказанному. Потом оборачивается к Максу, улыбается рассеянно и задумчиво.
— Что такое? — спрашивает он.
— Нет, ничего… Все нормально.
— Ты вроде чем-то встревожена.
Мгновение она колеблется — отвечать или нет. Потом как бы в нерешительности разводит тонкими изящными руками со старческими пигментными пятнами:
— Хорхе, выходя из зала, успел шепнуть мне: «Что-то не то». И мне не понравилось, как он это сказал. И как при этом взглянул на меня.
— Внешне он вроде бы держится очень спокойно.
— Он и в самом деле спокоен. Но, помимо этого, это часть его образа: он производит впечатление благожелательного, общительного человека. Привык скрывать беспокойство и делать вид, будто все дается ему очень легко. Но ты и представить себе не можешь, сколько часов труда, какие усилия стоят за этим. Какое изматывающее напряжение…
Лицо ее становится усталым, словно это напряжение изматывает и ее тоже.
— Пойдем на воздух.
Коридором они проходят на террасу, где заняты почти все столики. За балюстрадой, над которой горит фонарь, простерся темный круг Неаполитанского залива, и в этом непроницаемом пространстве мерцают, помаргивают дальние огни. Макс кивком благодарит мэтра, который подводит их к столику. Усаживаются. Заказывают шустрому официанту два коктейля с шампанским.
— А что случилось? Почему прервали партию?
— Время истекло. Каждый игрок имеет в своем распоряжении сорок ходов или два с половиной часа. Когда кто-то исчерпывает время, отведенное регламентом, или лимит ходов, партию откладывают.
Макс, перегнувшись через стол, подносит огонек к ее сигарете. Потом закидывает ногу на ногу, стараясь при этом не помять заглаженную складку брюк — привычка, усвоенная еще в те давние времена, когда элегантность входила в профессию и была орудием труда.
— А что это за конверты такие были?
— Соколов перед уходом зафиксировал положение фигур на доске, чтобы завтра восстановить его. Сейчас ход — за Хорхе. И он, записав ход, передает его арбитру в запечатанном конверте. Завтра тот вскроет конверт, передвинет фигуру на доске в соответствии с замыслом Хорхе, пустит часы — и игра возобновится.
— Значит, Соколову будет над чем поломать голову сегодня вечером.
— Не ему одному, — отвечает Меча. — Всем нам. При отложенной партии начинается тайная, скрытая от глаз игра: один соперник пытается угадать, каков будет этот записанный ход, на который ему предстоит достойно ответить; другой — понять, сыграл ли он наилучшим образом, сумеет ли противник раскрыть замысел и противопоставить ему опасную контригру.
А потому придется ужинать и завтракать, поставив на стол карманные шахматы, часами анализировать ситуацию, думать об этом, когда стоишь под душем или чистишь зубы… Вскакивать посреди ночи… Отложенная партия, как ничто другое, превращает шахматиста в одержимого.
— Как у нас с тобой, — замечает Макс.
Верная своей привычке не замечать пепельницы, Меча Инсунса стряхивает пепел на пол и снова подносит сигарету ко рту. Как и всегда, в скудном свете кожа ее кажется свежей, а лицо хорошеет. Медовые глаза — точно такие, какими запомнил их Макс, — неотрывно смотрят на него.
— Да, в определенном смысле это так. Наша история тоже была отложенной партией… В два хода.
В три. Скоро будет сделан третий, думает Макс, но вслух не произносит ни слова.
Когда автомобиль затормозил на углу улиц Гарибальди и Педро де Мендосы, недавно взошедшая луна сбоку выбралась из тьмы, соперничая сиянием с красноватым светом фонаря в переплетении ветвей. Макс, который вылез из машины последним, незаметно подошел к Мече, одной рукой придержал ее за локоть, другой — расстегнул замочек жемчужного ожерелья, дал ему соскользнуть в подставленную ладонь и сунул в верхний карман пиджака. В промежутке от полутьмы до отдаленного отблеска электрического света он успел увидеть расширенные изумлением глаза женщины и зажать ей рот, заглушив восклицание, уже готовое сорваться с губ. Потом, пока все остальные шли от машины к дверям, через открытое окошко протянул колье шоферу, сказав тихо:
Ознакомительная версия.
