Катя нагнулась и снова поцеловала мальчика – но уже совсем по-взрослому.
– Он же просил, чтобы ты не была одна. Чтобы ты никогда не плакала. Чтобы я… чтобы я как будто бы он… Ты же подождешь? Обещаешь?
– Конечно! – крикнула она, запрыгивая на подножку тронувшегося поезда. – Ты только расти побыстрее, пожалуйста.
Шурик бежал за составом, бежал, выбиваясь из сил.
Когда Катю стало не видно, он остановился. Чья-то рука легла на его плечо. Это был отец.
– Я люблю ее, – сказал Шурик, задыхаясь.
Отец не засмеялся, только ближе придвинулся к сыну. И тогда Шурик доверчиво прижался к нему.
– Я не убегу! Я обещал одному человеку. Но я буду ее ждать… А ты прости меня!
– Нет, это ты, ты прости меня, пожалуйста! – Отец крепко сжал плечо сына.
– Знаешь, я ведь хотел научиться стрелять, – тихо сказал Шурик, – а научился у него совсем другому!
– Знаю, – ответил отец. – Счастье, что расчеты наши не всегда удаются.
…Потом, когда он вырос, Шурик часто вспоминал свой давний разговор с Феликсом.
Они шли по железнодорожному полотну.
– Так что ты там говорил про любовь? – спросил мальчик.
– Любовь – сладкая ловушка, из которой никто не уходит без слез.
– У кого вычитал?
– Не помню.
– На себе проверял?
– Бывало.
– Правда?
– Почти да!
Они шли вдаль по шпалам. Рельсы убегали в бесконечность, где садилось розовое солнце. Хрустели камешки под их ногами, и все тише и тише слышны удаляющиеся голоса.
– Ловушка… Но радость необыкновенная. Больше тебя самого и целого мира в придачу.
– Даже если без взаимности?
– Даже если…
– Так не бывает!
– Бывает!
– Может, врешь?
– Э, откуда здоровому знать, что такое хромота! Сам проверь!
Маленький провинциальный городок. Слякотная осень. Вечереет. Моросит мелкий дождь. Безлюдные улицы. Убогие нежилые дома с пустыми глазницами окон. Обшарпанный указатель у дороги на окраине. Надписи забрызганы грязью. Только одна чистая и обновленная – «Москва 502 км».
Мимо указателя пронесся красивый красный автомобиль.
Он победоносно въехал на главную улицу города.
…Женские руки с длинными пальцами и грязными ногтями окунули тряпку в мыльную воду и выжали ее. Девушка двадцати с небольшим лет, одетая в короткое платьице и передник, шла по небольшому залу пивной. Посетителей в тусклом помещении немного и сплошь серые личности.
– Александра! – выкрикнул один из них.
Девушка не обернулась, яростно терла стол.
Личность со строгой миной на небритом лице пыталась встать.
– Сашенька! Александра Васильевна! Я кому ору!
– Ну что тебе? – наконец отозвалась девушка.
– Ну чего мне еще! Пива! Не тебя же! На тебя у меня денег не хватит, – миролюбиво захихикал мужик.
Красный автомобиль, тот, что ехал по главной улице, остановился у пивной. Ярко накрашенная блондинка в дорогом пальто бросила водителю:
– Я быстро! – И вошла в пивную. Брезгливо огляделась и крикнула что есть силы девушке-официантке: – Сашуля, радость моя, здравствуй!
Сашенька бросилась ей на шею:
– Милочка, родная! Какая ты красивая! Прямо неземная!
– Стараемся! Шейпинг, шопинг, маникюр, макияж!
– А пальто – прелесть! – завизжала Саша.
– Так, старье! Чисто для провинции, в машине протирать, – отмахнулась блондинка. – А ты все в том же платье, что я год назад подарила.
– Только не смейся, оно единственное.
– Чего тут смеяться, тут плакать надо! Учишь тебя, учишь! Ладно, садись, поболтаем. Через час мой «кошелек» заявится! Я так мужика своего зову!
За окнами пивной совсем стемнело. Неяркий свет еле освещает опустевшее заведение. На столе у девушек недопитые чашки с кофе, пустая бутылка ликера и рюмки. Обе курят длинные милкины сигареты.
– В общем ничего не меняется, – вздохнула Саша. – Так и буду тут полы тереть до самой пенсии, если не сказать – до самой смерти.
– Рано себя хоронишь, подруга. Еще при соцреализме говорили: «Человек – кузнец своего счастья». Правильно, между прочим, хоть и пошло. Нет, Саш, я своей жизнью довольна. Мой-то хоть и не бог весть кто, а с голоду не умираю, да и работать приходится только… сама знаешь как. Работа, как видишь, не пыльная и не очень утомительная, – засмеялась Мила.
– А как же любовь? – не выдержала Саша.
– Любовь, как в том анекдоте говорится, придумали русские, чтоб денег не платить. А потом, Саш, я не проститутка, я порядочная женщина на содержании. Это две большие разницы! Это актуально, понимаешь? У мужика есть бабки, я ему нравлюсь, почему бы ему не поделиться со мной этими бабками?
– Все равно не любовь, – тихо сказала Саша.
– Экая ж ты дура! Кто тебя здесь любит? Кому ты тут нужна? Ты хоть раз думала об этом?
Мужик в углу снова заорал:
– Сашка, поди сюда!
Мила криво усмехнулась:
– Этот, что ли? Любимый клиент?
Саша засмущалась.
– Это сосед наш, дядя Боря, они еще с отцом дружили.
– Жив отец-то?
– Полгода назад похоронила. – Саша опустила глаза. – Одна я. Совсем одна.
– Тогда вообще не пойму, что тебя тут держит. Я вот по городу проехалась, господи, какая тут тоска! Как я тут жила раньше! Ума не приложу! Ты-то как выдерживаешь? Ведь отличницей была, книжки читала!
– А я и сейчас час читаю, – улыбнулась Саша, – когда время есть. Вот, часть сюда принесла.
На холодильнике за стойкой, стопка большущих книг в роскошных переплетах.
– Это папины. Есть минута свободная, полистаю…
– Да помню я твои книжки, – усмехнулась Мила. – Счастья они тебе не принесли. И не принесут. Эх, Сашка, умная ты, только дура. Поехали в Москву, пока у тебя есть что показать, а то вся молодость пройдет среди этих кружек да нищеты. В сорок лет кому ты понадобишься?
С улицы послышался сигнал автомобиля. Мила встрепенулась.
– Ой, это мой! Он тут по делам, ну я и решила родину навестить. Да больше дня не выдержу. Прощай, Сашуль. А пальто, вот, возьми, носи на здоровье, мне не жалко! Я себе еще десяток таких куплю!
Она сняла элегантное пальтишко и кинула его на руки Саше.
– Ой, Мила, спасибо! – только и успела сказать та, как в пивную ворвался крепыш в коже.
– Овца, ты чё, оглохла, что ли? – заорал он с порога.
– Иду, любимый! – испуганно побежала за ним Мила.
А Саша печально села за столик. И сколько ни звал ее сосед дядя Боря, не откликалась она на его рев. Просто молчала и думала – как быть?
На другой день ее жутко ругал хозяин пивной – бывший Сашенькин одноклассник. Кличка Хрюндель ему была в самый раз – толстый, рыжий, с заплывшими жиром глазками.
– Ты мне, Шурка, надоела, хуже горькой редьки! Сколько можно должников множить, а? Я те чего – благотворительный фонд?
