Я размышляю с минуту над её словами и выдаю свое желание:
– Я не хочу больше видеть Клима Самгина. Никогда.
Девушка задумывается на секунду, закусив губу.
– Могу его убить, если хочешь, – с совершенно серьезным лицом предлагает Алика, и я понятия не имею, шутит она или нет. К собственному ужасу, все же склоняюсь к тому, что, если бы я ее действительно об этом попросила, она бы выполнила просьбу, не испытывая при этом ни малейших мук совести.
– Н-нет, – запинаясь отказываюсь, – достаточно перевести меня в другую больницу, где он меня не найдет, и помочь уехать к сестре в Штаты, так, чтобы он об этом не узнал.
Алика, кивает и собирается уйти, но меня мучает вопрос, который слишком поздно посетил мою глупую голову.
– Алика, – останавливаю её, когда она уже схватилась за ручку двери, – мне что-то грозит, есть вероятность преследования? – Я знаю, что в России в отличие от США нет такой системы защиты свидетелей, ФСБ использовала меня на нужный период времени, и вопрос моей безопасности их больше не волновал.
Девушка смотрит на меня, словно раздумывая, отвечать на этот вопрос или нет.
– Все, кто был в ресторане из людей Васильева и Гассана убиты, – поясняет она, а я всё пытаюсь воссоздать в памяти, как нам вообще удалось выжить в той мясорубке, но ничего вспомнить не могу, потому что большее из того, что я видела – это веки с обратной стороны, а всё остальное стерлось, как мановению волшебной палочки. – Мы виноваты в том, что твоя жизнь была под угрозой. Я за нами почистила.
Я сглатываю слюну, представляя, какой итог меня ожидал, если бы на месте этой девушки находился любой другой сотрудник государственной безопасности с кодексом чести, отличным от её.
Под чужим именем меня поместили в другую больницу, где проходили лечение сотрудники ФСБ, умыкнув из-под точеного носа Самгина. Я лишилась ВИП-палаты, добродушных медсестер, и самое главное – постоянного общества Клима, которое вызывало у меня наркотическую зависимость, болезненную ломку и отторжение одновременно. Эта амбивалентность проявлялась любовью, когда мы были наедине, и ненавистью, пока я лежала в постели и пялилась в потолок, вспоминая его колкие фразы. Когда Максим сообщил, что какой-то из бывших людей Анатолия Борисовича, оказывается, уже давно работает на Клима и подтвердил нашу с Максом версию, мне стало до того противно, что я просто начала задыхаться, испытывая приступ похожий на паническую атаку. Легко ему любить меня, когда я хорошая, правильная! А может, это и не любовь вовсе, а муки совести, которые им движут?
Но все же, несмотря на все мои размышления, мне тысячи раз хотелось набрать его номер телефона и подышать в трубку, как полоумная поклонница, чтобы вновь услышать его голос. Понятия не имею, где я нашла силы пережить этот период времени, пока мы оба находились в Москве.
Чтобы ищейки Самгина меня не вычислили, перед сменой больницы я никому не рассказывала, куда меня положат, поэтому до конца лечения меня никто не навещал. Но всё же Катя прислала мне на новую электронную почту, которую я оставила для экстренных сообщений, письмо от одного из американских гимнастических клубов. Из него следовало, что меня приглашают на работу в качестве консультанта тренера, с предоставлением жилья и медицинской страховки. Первый контракт сроком на три месяца.
– Кать, я десять лет не занималась гимнастикой, какой из меня консультант? У меня даже нет специального образования, – лепетала я отмазки, хотя это предложение мигом поселило надежду в моей душе, на шанс вновь прикоснуться к любимому виду спорта.
– У тебя есть три месяца, Комар, чтобы понять, получится или нет. Ты ничего не потеряешь.
Клуб, в который меня пригласили, находился в Техасе, достаточно далеко от сестры, но зато принадлежал иммигранту из бывшего СССР, а это значит, что моя адаптация не будет слишком болезненной. Оказалось, что Катя написала ему письмо, рассказав мою историю, сложившуюся после Олимпийских игр, а в частности, почему я больше не принимала участия в соревнованиях и была вынуждена бросить спортивную гимнастику.
Приглашение я приняла и вместе с Ладой, которая приехала забрать меня из больницы, мы почти сразу направились в Америку, зализывать мои раны. Я не знаю, почему, но Клим, несмотря на то, что я не соблюдала особой осторожности, прекратил всякие попытки встретиться со мной. С одной стороны, я испытывала облегчение, имея возможность побыть наедине с собой, с другой – черт возьми! – злилась оттого, что он так быстро сдался!
Глава 47
Спустя четыре месяца
Физическая активность прекрасно очищает мои мозги – моя старая практика избавления от боли и тоски, а возможность лишь кончиками пальцев прикоснуться к спортивной гимнастике дала мне стимул для скорейшего выздоровления. Врачи еще в России удивлялись тому, как быстро я шла на поправку, и, несмотря на тяжелое ранение, уже спустя месяц после переезда в Штаты мне сняли ограничения по нагрузкам, в том числе спортивным.
Закрывая глаза на мой скромный статус спортивного консультанта, вскоре мне доверили тренировку девочек, и я была поглощена своими новыми обязанностями и счастлива, что могу поделиться с ними своими навыками и знаниями. Но моя эгоистичная натура испытывала самое большое наслаждение, когда мне доводилось оставаться самой наедине со снарядом, а тело даже спустя многие годы помнило заученные движения. Моя страсть к спортивной гимнастике была настолько сильной, что я едва смогла сдержать слезы, когда впервые за десять лет коснулась ладонями, обработанными магнезией, брусьев, и даже сам запах магнезии поднимал в моем сердце горечь потери и ностальгию.
Мне было неизвестно, на что сейчас способно мое тщедушное тело, и когда я перелетела на верхнюю жердь и свалилась с неё на маты, это не вызвало удивления. После длительного лечения у меня не осталось мышц, а организм еще был слишком ослаблен. Но счастье от этого маленького контакта переполняло меня до краёв.
Я начала тренироваться, испытывая в этом непреодолимую потребность, осознавая спустя годы забвения, что для меня это так же естественно, как дышать и пить воду. Мне больше не требовалось что-либо доказывать, как это было в пору моей юности, когда моей движущей силой было желание взойти на пьедестал как лучшей из лучших. Движения, порой монотонные, однообразные, повторяющиеся из раза в раз, успокаивали меня, предоставляя возможность контролировать не только тело, но и разум, а боль в мышцах от усталости вместе с эндорфинами, выбрасываемыми в кровь, позволяли жить всё это время вдали от моего другого наркотика, моего вечного наваждения, моей самой сладкой боли и самого острого счастья.
Вечером заканчивалась тренировка девочек и начиналась моя. Когда к концу первого месяца с начала занятий я вновь смогла почувствовать каждую отдельную мышцу в своем теле, которая, пусть и подрагивала, но поддавалась моей воле, я вновь ощутила себя сильной, словно мой некогда переломанный хребет начал срастаться, опутывая меня своими ветвями, точно вековой дуб, обнимая и поддерживая.
Мне нравилось соревноваться с самой собой, я воображала, что нахожусь на ринге и противник напротив имеет моё лицо и умения десятилетней давности, – недостижимая на сегодня вершина, сложенная из длительного перерыва, травм и уже не юного возраста, – но все же я продолжала вызывать себя на бой. Проигрывала себе же, падала лицом в поролон, вновь поднималась, ощущая азарт, и снова возвращалась на поле боя.
Я спрыгнула со снаряда, вытирая пот, затекавший в глаза, и уставилась на мужчину, сидевшего в одиночестве на зрительской трибуне. В это время здесь практически никогда никого не было, разве чтобы уборщики драили зал.
