— Я подпишу, — сквозь слёзы шепчу Тимуру. Между Горским и Мироновым, между тюрьмой и жизнью я выберу второе.
— Скажи ему, что я все подпишу! — громче и увереннее говорю ему.
— Это не все, Ксюша! — контрольным в голову добивает Тимур. — Если в ближайшие дни я не привезу ему Тима, он попытается добраться до тебя и сына. Там, в Беллано, его человек держал вас на мушке.
— Нет, — изнутри вырывается истошный вопль. — Нет!
Ноги подкашиваются, и я падаю. Прямо там у окна. В этой маленькой никчемной квартирке в чужом городе, в чужой стране.
— Я его не отдам! Никому! Никогда! Ты слышишь? — безумно мотаю головой и продолжаю орать. В один миг абсолютно все потеряло значение. — Он мой, Тимур! Только мой! Не отдам!
Впервые я готова убить человека. Хотя нет, не человека — его жалкое подобие. Монстра! Бездушное, жалкое существо позарившееся на самое дорогое, что есть в моей жизни.
Ощущаю на плечах руки Тимура: он пытается меня обнять, прижать к себе, собрать воедино. Вот только, сколько не склеивай разбитую вазу — прежней она не будет никогда.
— Это твоя вина, Тимур! — шиплю почище любой гадюки. — Твоя и отца! Этого вы хотели добиться своей местью? Довольны?
Вырываюсь из тисков Тимура и бегу в комнату к сыну.
Он так устал, что моя истерика осталась им незамеченной. Глотаю слезы, глажу Тимошку по голове и тихо схожу с ума, как в бреду, повторяя:
— Не отдам!
42. (Не) отдам. Часть 2
Тимур
В сотый раз на мобильнике высвечивается: "Миронов". Дед ищет нас. А может уже нашел.
Прошло часа два, как Ксюша закрылась с Тимошкой в комнате, и не больше получаса, как смогла заснуть. Смотреть на ее страдания было больно. Слышать, как всхлипывала рядом с сыном, — невыносимо. Знать, что во всем виноват сам, — тошно.
Стою в двух шагах от спальни и, как верный пес, продолжаю охранять их покой. В гостиной кромешная темнота. Смотрю сквозь тонкую неровную щель между шторами во двор.
Жду.
Минут двадцать назад в сети появился Горский. Старик отзвонился ему первым. И, конечно, Николай вылетел ближайшим рейсом.
Чертовы документы для Ермолаева все еще в руках Горского. Сжимаю до боли кулаки и хочу верить, что он отдаст их, что между своей свободой и жизнью Миронова, он сделает единственно верный выбор.
Сам.
Только мы виноваты в случившемся — только нам и разгребать.
Свет фар.
Такси. Его силуэт в контровом свете фонаря.
Одинокий волк.
Горский.
Стараясь не шуметь, открываю дверь и впускаю мужчину в дом. Постаревший за эти дни лет на десять, глаза блеклые, впалые — узнать в нем сейчас лощеного Горского почти невозможно. От былой статности и горделивой осанки — ни следа.
Горский напуган! Его былой уверенности, что дед не нарушит их уговор, позавидовал бы любой, но сейчас от нее не осталось и следа. Ермолаеву наплевать на все, в том числе на меня. Для него главное — вернуть состояние. Цена значения не имеет.
Жду, что Горский начнет орать и срываться на мне. Я готов. Заслужил. Но вместо этого он делает шаг навстречу и обнимает меня. Крепко. По-отцовски. Так, как никогда не позволял себе Федор.
— Спасибо, что уберег их, — голос хриплый, уставший, отчаявшийся.
Хлопает меня по спине и отпускает.
Молча идем в сторону кухни, где включаю неяркий свет и проверяю шторы. О Ермолаевских стрелках наслышан достаточно.
— Хвоста нет, — заверяет Горский и садится за стол. — Рассказывай!
Дословно, по минутам говорю все, что знаю. Смотрю на него в ожидании вердикта, но тот не спешит.
Для меня главное уберечь Ксюшу и сына, у Горского интересы обширнее. Судьба Миронова его волнует мало. По крайней мере, не так, как собственная шкура. Он далеко не дурак. Понимает, что попади бумаги в руки деда, дни самого Горского на свободе будут сочтены.
— Мы отдаем старику документы и ждем, когда он отпустит Миронова, — подводя черту в своем рассказе, говорю Горскому. — Затем Ксюша переписывает доверенность на его имя, а я пытаюсь убедить, что Тимошке лучше остаться с матерью.
— Бред, — обрывает меня на полуслове Горский. — Никаких доверенностей, никаких документов. Забираешь Тима и едешь к деду. Пацана не тронет. Сам знаешь, в случае чего, все деньги уйдут на благотворительность. Так что Ермолаев пылинки с правнука будет сдувать, а ты, Тимур, присмотришь. Понял?
Качаю головой. Нет. Такой вариант не по мне.
— Не тупи, Тимур! — сверлит меня ледяным взглядом Горский. — Для Тимохи там сейчас самое безопасное место! А вот, если начнешь упираться, твой дед Ксюшу может… Короче, сам понимаешь!
— Она все подпишет! Дед оставит ее в покое! — пытаюсь достучаться до Николая. — Пойми ты, отобрать у нее сына все равно, что убить вместо Ермолаева!
— Не оставит, Тимур, он ее в покое пока не уничтожит! Пока всех нас не истребит! — Горский встает и, закурив, отходит к окну. — Почти двадцать лет мы как бельмо на его глазу. Он не остановится. Не сейчас, когда мы сами вложили ему в руки козыри.
Понимаю, что он прав, а я рассуждаю, как наивный ребенок. Но лишить Ксюшу сына не могу. Это сильнее меня.
— Это же на время, Тимур! — выдыхая в форточку облако ядовитого дыма, продолжает Горский. — Привезешь деду правнука, глядишь, тот угомониться на время. Миронова опять же вытащим.
— Не могу! — отчетливо понимаю, что предать доверие моей девочки не имею права. Больше она не простит. — Я так с ней не смогу! Да и Тимошка… как он без Ксюши? Ты представляешь, что с ним будет?
— А что с ним будет? — прокашлялся Горский. — Она когда на сессии домой уезжала, Тимоха без нее по две недели жил. Скажем малому, что мама снова на учебе. Тем более ты рядом будешь, не забывай.
Зажимаю руками голову в порыве остановить поток сумбурных мыслей. Нет! Не могу!
— У Лероя компромат есть на твоего деда, — второй раз за вечер врезается в сознание имя Амирова. — Серьезный. За моей спиной собирал, засранец, представляешь? А тут, как прижало, так и рассказал. Гад твой дед, Тимур. Ты уж не обижайся, но посажу его вместе с Федором! Как пить дать, посажу!
Хочется вспылить: " Где ваш доблестный Лерой был раньше? Почему не вспомнил о своем компромате, когда видел, как мы зарывали сами себя с Горским? Чертов эгоист!"
— Дай мне месяц, Тимур! — властный голос и новая порция удушливого дыма. — Не получится — отдашь деду документы, а Ксюха все перепишет на него. Всего месяц, сынок!
— Целый месяц, блядь! Целый месяц! Она с ума сойдет за это время, понимаешь? — срываюсь с места и хожу по трехметровой кухне взад и вперед, не в состоянии угомониться.
— Не сойдет! — закрыв форточку и засунув руки в карманы джинсов, уверенно заключает отец Ксюши. — Она— Горская, не забывай.
Бью кулаком о стену, проклиная эту фамилию! Все наши беды с Ксюшей оттого, что мы просто родились под этими чудовищными фамилиями. Всё в этой жизни было решено за нас. И, если сейчас я заберу сына, спасу всех, но ее потеряю и теперь уже точно навсегда.
— Завтра вылетаешь в обед, — в очередной раз решает за меня Горский.
— Нет! Не смогу я так с ней! Не смогу! — еще удар. Боль по руке разливается мгновенно, но ее недостаточно, чтобы вытравить мои страхи.
— Сможешь, Тимур! — ощущаю жилистую ладонь на своем плече. — Я все организую, а ты обрадуй деда. Скажи ему, что завтра привезешь правнука, а Ксюша документы, сразу как вернется в Россию. Миронов мне нужен живым, Тимур. Да и Ксюхе тоже. Ей же пока соври, что возвращаетесь в Россию все вместе!
43. Аэропорт
Сквозь сон просачиваются чьи-то тихие голоса.
Тимур.
Отец.
На миг просыпаюсь. За окном темно. Еще ночь. Тимошка, раскинув ручки, сладко сопит рядом. Прислушиваюсь: тишина. Ссылаюсь на беспокойный сон и вновь прикрываю глаза, чтобы снова заснуть.
