***
Эта была совершенно безумная ночь. Никогда прежде я не испытывала такого жгучего, неутолимого желания, никогда прежде не занималась любовью так самозабвенно, как будто в последний раз. Буквально до изнеможения. Для меня, как и для него, это было гораздо больше, чем секс. Мы словно заново обрели друг друга, сплелись, соединились, чтобы никогда не разлучиться.
Кровать у него широкая, но мы лежали, тесно прижавшись друг к другу. И отчего-то, лежа вот так, в обнимку, было так легко откровенничать. Даже хотелось этого — и слушать, и говорить по душам, ничего не стесняясь и не таясь. Хотелось повторять ему тысячу раз, как он мне стал дорог, так дорог, что больно щемило в груди. Хотелось слышать самой его признания, на которые он тоже не скупился, хотя обычно такой молчун…
Потом я выложила всё про Ромку и извинилась за неосторожные слова. Сначала Тимур помрачнел и напрягся, едва я завела ту тему, но, выслушав до конца, ожил, расслабился, повеселел. Повернулся набок, а потом и вовсе улегся сверху.
— Значит, с малолетками ты всё-таки встречаешься? — навис он надо мной, упираясь в свои локти.
— Только с одним, наглым, безбашенным и жутко ревнивым.
— Так уж и жутко? — его дыхание щекотало кожу.
— Просто кошмарно!
— И что ж ты тогда с ним встречаешься?
— Ну… любовь зла… — ответила я и перестала улыбаться.
Наш шутливый разговор стал вдруг серьезным.
— Ты только не обманывай меня, пожалуйста. Потому что нет ничего хуже поверить в то, чего нет…
Надо же, оказывается, не только я боюсь поверить в любовь. И меня заполонило нежностью.
— Есть, — ответила я ему искренне.
— Правда? Значит, ты… меня любишь?
— Да… Иначе я бы к тебе и не пришла.
Тимур откинулся на спину, запрокинув руки за голову, выдохнул шумно и радостно. Потом снова повернулся набок, наклонился ко мне.
— Ты моя навсегда, — горячо прошептал он, целуя мое лицо.
— И ты мой… мой мальчик… мой сумасшедший, мой любимый мальчик…
— Я так сильно люблю тебя. Аж задыхаюсь. Я и не знал, что можно кого-то так сильно любить. Почему ты плачешь?
— Я не плачу… — улыбалась я, хотя и правда по щекам текли слезы. — Это просто… эмоции.
Я и сама не знаю, почему меня вдруг накрыло чувствами так остро, внезапно и сильно, что они, эти чувства, попросту не умещались в груди. Хотелось и плакать, и смеяться от счастья. И верилось, что всё наконец будет хорошо.
45
Тимур
Я проснулся первым. Сначала даже глазам не поверил, но потом… потом всё вспомнил. Губы сами собой растянулись в улыбке. Выглядел я, наверное, как идиот, но так хорошо мне никогда не было.
Нет, хорошо — это вообще не то слово. Оно просто ни о чём. А такого слова и нет, наверное. Это была эйфория в бесконечной степени. И секс тут ни при чем, хотя удовольствие все еще гудело в теле. Главное, Марина сказала, что любит. Меня любит.
Я снова расплылся.
Марина ещё спала, лежа на спине и тихо посапывая. Несколько минут я разглядывал её лицо, расслабленное, нежное и такое любимое. И меня так распирало, что голова кружилась и в груди было тесно и больно.
Не хотел её будить, но не вытерпел и поцеловал в приоткрытые губы. Совсем слегка, едва касаясь. Потом потянулся, коснувшись бедром её бедра, и аж опьянел от ощущений. Она повернулась набок, прижавшись ко мне обнаженной грудью, и у меня окончательно сорвало клеммы. Обнял её, стал целовать, уже не сдерживаясь, и ласкал везде, где хочу.
Марина почти сразу проснулась, но сбежала от меня в ванную. Я увязался следом, что мне? В ванной тоже можно. Она сначала выворачивалась, но не всерьез, больше смеялась, а потом сама меня поцеловала, да так, что дух вышибло...
За завтраком Тоня косилась на нас с загадочным лицом, будто в курсе, чем мы всю ночь и утром занимались. Я на её многозначительные взгляды никак не реагировал. Пусть знает, мне пофиг. И вообще я давно привык к её безобидному любопытству. А вот Марина сидела как на иголках. Ей явно было неловко. Даже спросила позже:
— Она догадалась? Неудобно как!
— Да брось! Что тут неудобного? Всё естественно. Ты ей очень понравилась, она, наоборот, рада. Она ещё вчера нас сватала. Да и вообще привыкай. Так теперь всегда будет.
— Меня пугает слово «всегда».
— Почему? Ты не уверена в нас? Во мне? В себе?
— Нет, в нас я уверена. Но ведь ещё твой отец ничего про меня не знает. Даже не представляю, каково ему будет обнаружить меня здесь, в своём доме. Помнишь, мы в лагере встретились, когда он тебя привез? Он так смотрел на меня… недобро.
— Да это он на всех так смотрит, — засмеялся я. — В девяностые его убить пытались, подстрелили даже, и он теперь зациклен на безопасности. В каждом встречном видит врага до тех пор, пока железно не убедится в обратном. Так что не переживай, он тебя узнает поближе, поймет, что ты вредить нам не собираешься, нормально тебя примет. Потом ещё полюбит.
Как её можно не любить?
— Не знаю, не знаю, — покачала головой Марина. — Ну вот надо это ему, чтобы чужая девица жила в его доме? Еще и с кучей проблем…
— Это надо мне. А значит, и отцу. Серьезно, вот из-за него уж точно не стоит париться. Он же меня знает, ну и поймет, что я тебя не оставлю никогда.
Убедил я её или нет — не знаю, но больше об отце она речь не заводила и вроде как расслабилась.
Я устроил ей полную экскурсию по дому. Даже в комнату матери заглянули, фотки ей из семейного альбома показал. Она сама попросила. Ещё про каждую разузнала, кто, где, когда.
— Я люблю фотографии рассматривать. А подари мне свою какую-нибудь?
Но почти на всех семейных фотках я был совсем мелкий. Так что я раскопал старый поляроид и попросил Влада сфотать нас с Мариной вместе. А вечером я затащил её на крышу. Прихватил из столовой бутылку вина, сгреб из вазы фрукты, а плед взял у себя в комнате. Короче, замутил подобие пикника.
— Здесь я зависаю, когда нападает задумчивое настроение, — хмыкнув, сказал я. — Или когда просто никого не хочу видеть. Сижу тут, курю и созерцаю округу.
Марина осторожно пристроилась рядом со мной.
— Ну, вид отсюда определенно шикарный.
На самом деле, какой тут вид, мне всегда было пофиг, я и не обращал внимания. Главное, что тихо и нет никого. Но сейчас солнце садилось, и всё кругом — небо, деревья, чужие крыши, было золотым и красным. Ну да, так-то ничего вид, красивый.
Я достал по привычке зажигалку, но закуривать при Марине, конечно, не стал. Просто вжикнул раз-другой, выпуская пламя.
— О, твоё грозное оружие, — засмеялась она. — А если серьезно, эту вещицу надо на память сохранить. Дважды нас выручила. В пещере ведь ещё тоже…
— На, храни, — вложил я зажигалку в её ладонь.
— Симпатичная… Зиппо... — разглядывала она на позолоченном корпусе гравировку в виде орла. — Тебе самому разве она не нужна больше?
— Ну ты же у нас будешь хранительницей очага.
— Так ты уже и семейные роли распределил? Не рановато ли? — насмешливо прищурилась она.
— А чего тянуть? — подхватил я её шутливый тон. — Паспорт имеется, желание — хоть отбавляй, согласие… Ты же согласна? Черт, кольца нет. Без кольца как-то не так, да?
— Да, без кольца как-то несерьезно, — состроила она гримаску, сморщив нос.
Я не удержался и поцеловал её в кончик носа. Огляделся.
— Сейчас!
Я спустился к лееру — к нему был примотан проволокой кабель, идущий от антенны, чтобы, видимо, не болтался на ветру или что. Эту проволоку я снял. Там оказался кусок всего сантиметров пятнадцать, но мне самое то. Обтер налет ржавчины, а затем скрутил из проволоки подобие кольца и даже бантик сверху замастрячил.
Марина всё это время терпеливо ждала, глядя с улыбкой на мою возню. А когда я продемонстрировал ей результат, рассмеялась.
— Что? Чем не кольцо?
— Нет. Шикарное кольцо. Уникальное.
— Ну вот. Всё есть. Значит, заметано?
