вздрагивает, оглядывается, но никого не заметив, разворачивается обратно к стеллажу.
Я неплохо вижу в темноте, к тому же ее белая рубашка служит отличным ориентиром, так что подхожу спокойно, медленно.
Алька, увлеченно шуршащая бумажным старьем, не слышит. Только уже когда совсем близко оказываюсь, замирает, ощущая за спиной постороннего.
Я тоже замираю.
И жду.
Есть в этом что-то охеренно неправильное.
Словно я — незнакомый ей парень, и просто подкараулил ее в темной комнате. И теперь она в моей власти…
Будоражит дико!
Алька вкусно вздрагивает, когда кладу ей руки на плечи. Дышит тяжело, цепляется в мои пальцы. Словно остановить хочет. Глупая какая… Попалась. Хрен остановишь…
Я , увлеченный своей фантазией, неожиданной вседозволенностью и порочностью ситуации, не сдерживаюсь. Мгновенно забывая, что хотел, вообще-то, поговорить и даже предъявить, судорожно дергаю ворот блузы, пытаясь добраться до гладкого, вкусного плечика. Она выгибается, что-то бормочет отрицательное, но я не слышу уже. Потому что бормотать она может все, что угодно!
Но то, как жмется ко мне своей попкой, то, как гнется в моих руках… Это все говорит очень ясно. И очень для меня приятно.
Это все говорит : “Да. Бери”
И я беру.
Быстро, очень быстро, не тратя времени на долгую прелюдию. Ее не надо, Алька тоже заведена. И , судя по влаге у меня на пальцах, давно готова.
Поставить ее в нужную позу — дело секунды.
А затем…
А затем вот он, сука, рай на земле! Вот она — награда за мои мучения! Вот он — кайф охерительный!
Моя девочка выгибается, стонет, пытается кричать даже, я зажимаю рот, теснее ее к себе притягиваю, кусаю, целую, не в силах сдерживаться, опять несу какой-то бред, угрожаю, умоляю, прошу, приказываю…
Я вообще очень разговорчивый с ней. На удивление. Мне хочется ей все говорить, рассказывать, что чувствую, что хочу с ней сделать, как боюсь проебать этот шанс, эту нереальную, сказочную возможность быть с ней…
И, конечно, с моим гребанным косноязычием, получается вообще хер знает что. Почему она это терпит? Наверно, я все же ей немного нравлюсь…
От темноты, неоднозначности ситуации, предполагаемого залета, если нас отловят, и своих диких фантазий меня выносит очень быстро. И Алька не тормозит.
Ощущаю, как сладко сжимается на мне, отправляя в рай своими стонами и долгими, ритмичными сокращениями.
Это нереально горячо, невозможно круто… Я не смогу от этого отказаться. От нее не смогу отказаться. Никогда. Вообще никогда.
— Боже… — выдыхает Алька, едва я отпускаю ее и, придерживая, чтоб не упала, разворачиваю к себе лицом, — ты больной совершенно… Меня там Виселица уже ищет…
— Подождет, — я оглядываю ее, безумно красивую и горячую в полумраке склада. Измятую, зацелованную, в распахнутой рубашке и джинсах, болтающихся на одной ноге только. Сука, откуда она такая взялась? Я же опять хочу. Я с ней уже долбанным маньяком стал! Смотрю — не могу насмотреться.
Мы каждый вечер болтаем по видеосвязи. И не только болтаем. Я, несмотря на врожденную косноязычность, очень нехило освоил этот вид секса. Если б не наши ежевечерние посиделки, на стену бы давно лез… А так лезу, только когда ее вживую вижу. То есть, каждый гребанный день.
И вот сейчас, по-быстрому словив кайф, хочется получить его растянутым. Как тогда, в нашу первую безумную ночь. Мне казалось, что я оторвался… Но, оказывается, только подсел крепче на нее.
Я вижу, как Алька оглядывает меня, смущенно стреляет глазами вниз, а затем, осознав, чего там высмотрела, беспомощно пытается оттолкнуть, гневно шепча:
— Да ты что? Нет! Нет! Маньяк…
А меня ее сопротивление заводит еще сильнее, прижимаюсь, легко преодолевая попытки высвободиться, уговариваю, дурея от вседозволенности и возможного продления удовольствия:
— Давай еще раз, Аль, давай… Не могу, хочу тебя… Как дурак… Давай…
— Нет!
Она, неожиданно сильно толкнув, выворачивается из моих рук, отбегает, спотыкаясь о стеллаж в полутьме, подальше, торопливо натягивает джинсы, прыгая на одной ноге и бормочет расстроенно:
— Ни о чем не думаешь… Дурак… Рубашку разорвал… Мне еще две пары… И вообще? Ты чего так завелся? Потерпеть не мог? Стой на месте!
Это она просекает мои попытки под шумок подобраться поближе.
Послушно стою. Пожираю ее взглядом. И, видно, много чего транслирую глазами, потому что она испуганно отшатывается еще дальше, говорит:
— Все, Захар, не сходи с ума… Что это вообще было?
— Ты с ним обжималась! — злоба начинает опять душить, стоит припомнить ее взгляды с Лексусом. — Ты мне обещала!
— Боже… — закатывает она глаза, — ну мне же надо его на коротком поводке держать! Ну не будь таким, Захар!
— Меня заебал этот цирк, — сдержанно рычу я, — я тебе говорил! Давай я уже решу с ним! Пусть твой отец разбирается с его папашей, а мы на своем уровне все порешаем!
— И тебя посадят опять, да? — язвительно кивает Алька, — только не на пятнашку, а на все полгода. Или больше! И в этот раз Вовка не вытащит уже! И даже пытаться не будет!
Мне остается только скривиться.
Да, это второй минусовый пункт.
Ее родня.
Ее многочисленная ментовская родня. Более неподходящей кандидатуры для сына Горелого не придумать.
Ее брат, Мишка, следак в системе ее папаши-прокурора.
А второй брат, Вовка, опер из центра.
Тот самый, которому я удар ставил. И поставил на свою голову. Опер был дико не рад, когда выяснилось, насчет какой девочки он мне умные советы давал. Настолько не рад, что челюсть до сих пор поднывает. И как достал только, придурок прыгучий? Хотя, я сам виноват. Не ожидал подставы.
Он же нихера не представился по-новому то. Просто вызвонил на следующий день после моего охерительного знакомства с его брательником, вызвал в наш зальчик, где я его по рингу гонял, и при встрече, вместо “привет” засандалил по роже…
Я, помнится, сильно удивился, да. И от удивления еще один удар пропустил. Потом, конечно, первый шок прошел, и опер получил свое, но я все это время был в недоумении, какая служебная псина этого урода куснула за жопу, что он так бросается на меня.
Потом, после спарринга, оттолкнув мою руку и самостоятельно встав с покрытия ринга, Вовка злобно рявкнул:
— Не смей к моей сестре подходить, сука!
Я охренел, потом сложил два и два и еще раз охренел. Теперь уже от своей удачливости.
Так впереться, это же большая удача, надо полагать…
После
