его нам дашь. Неделю, не больше. Или больше.
— Не больше! — опять рычит Немой.
— Ого! То есть, против первого пункта ты, в принципе, не возражаешь? — усмехается Мишка, — ну вот и хорошо. Пока Алька типа восстанавливает отношения, ты не лезешь. Понятно?
— Сам решу.
— Нет. Будешь лезть, я все решу. Найду, за что тебя закрыть на пятнашку, уяснил?
— Да пошел ты!
— Не груби будущему родственнику. А то прямо сейчас закрою. По-родственному.
Я поворачиваюсь к Немому, успокаивающе кладу ладонь на его ходящую ходуном грудь:
— Захар… Это всего неделя… Будем переписываться…
Он сопит, сжимает меня сильнее, так, словно впечатать в себя хочет, чтоб не отпускать никогда. У меня перехватывает дыхание, ощущения точно такие же. Не хочу с ним расставаться.
Хочу его. Опять хочу. Да что за наваждение такое? Мы же вообще всего ничего вместе… Почему все так?
— Так, хватит ее тискать, — ревниво рычит Мишка, — это, вообще-то, сестренка моя мелкая.
— Ой, все! — досадливо цыкаю я, награждая Мишку раздраженным взглядом, — я уже давно выросла!
— Не для меня! Я тебя мелкой помню! В памперсе!
— Ну началось…
— Все, убрал лапы с ее жопы! Алька, поехали, а то там сейчас твой женишок на говно изойдет. Можно, кстати, прямо сегодня начинать мириться…
— Нет! — Захар обнимает меня еще крепче, — и вообще… Это плохая идея. Мне не нравится.
— Захар… — я прижимаюсь губами к его напряженной шее, и, не обращая внимания на недовольный взгляд Мишки, шепчу так тихо, чтоб слышал только он, мой парень, — я тебе обещаю… Ничего не будет. Вообще… Я просто… Просто не буду опровергать его бред. Пусть говорит и пишет. Не слушай! Не слушай! Хорошо? Зато потом… Потом и папа будет тебе рад. И мы сможем не прятаться… Это хорошо же?
Ощущаю, как с каждым моим словом Захар смягчается, выдыхает.
Боже… Как же это все непросто!
Уже позже, в машине Мишки, тоскливо глядя в окно на мелькающие березы, я не сразу реагирую на вопрос брата.
— Что? Фамилия Захара? Горелов.
— Горелов, Горелов… Бля. А я-то думаю, на кого похож так сильно!
Я с изумлением поворачиваюсь к брату.
Мишка раздражен, смотрит перед собой, гоняет зубочистку из одного угла губ в другой. И что это такое?
— А что такое?
Он моргает, вырванный из своих мыслей, смотрит на меня, вздыхает:
— Ты вот не могла кого попроще выбрать, а, мелкая? Хотя, не, не могла… Попроще — это не про нас. Наследственность, чтоб ее…
Немой
Эта ебучая неделя длится и длится. Мне иногда кажется, что она год тянется. Каждый день, как гребанный месяц.
Я хожу в универ, высматриваю в толпе знакомую блондинистую макушку, замираю на ней взглядом. Ловлю момент, когда повернется, посмотрит. Протянет между нами тонкую, но нереально прочную нить, которую не разорвать ни за что теперь.
Длится это ровно одно мгновение, затем Алька отворачивается и уходит. Или стоит и болтает со своей разноволосой подружкой, сестрой бесячего урода, постоянно теперь крутящегося рядом с моей Блонди. Моей принцеской. Моей Алькой.
Моей. Моей. Моей.
Она сама говорила, сама.
Только ее нежный, сладкий голос, на репите поставленный в моем воспаленном мозгу, хоть как-то скрашивает ситуацию.
Потому что все остальное — жестко в минус.
Множественный, мать его, минус. На миллион пунктов.
И первым, самым злоебучим, пунктом идет гондон Лексус.
Я смотрю на его самодовольную рожу, когда он в столовке, лениво и надменно оглядывая почтительно глядящих ему в пасть девок, рассказывает про очередной заезд, стритрейсер гребанный, специально громко, чтоб сидящая неподалеку Алька услышала и впечатлилась дополнительно, и жестко себя ограничиваю. Практически за руку держу, чтоб не втащить. Разминаю задеревенвший мозг размышлениями на тему: “Какого, собственно, хера я вообще рядом с ним торчу?”
Нет, сейчас-то понятно, конспирация, мать ее. Брательник блондиночки моей попросил, как откажешь будущей родне? Хотя, нахуй бы ее, такую наглую родню. Да еще ладно бы, один был, но нет же…
Но брательник у меня идет под вторым пунктом.
До него я еще дойду. Все равно делать нехер, надо чем-то мозг занимать. Не могу же все время представлять, как размазываю сладкую рожу Лексуса по столешнице… Или по полу. Или можно по стене. Вообще, везде можно. Мест полно удобных. Да и думать про это приятно. Но опасно. Вдруг перепутаю фантазии с реальностью? И пойдет тогда лесом вся конспирация. Алька огорчится.
Нет уж. Лучше думать о неприятном. Например, о своих просчетах.
Ведь, не уцепись в самом начале первого курса Лексус за меня, не было бы этого всего… И, может, Альку я бы первый заметил… И был бы у нее первым. Во всем.
Эта категория мечт относится к сладкому, а потому торопливо прекращаю.
Смотрю на Лексуса. Он дико увлечен рассказом.
И очень самоуверен.
Алька ему немного авансов раздала в самом начале недели, вот он и завелся. Ходит, яйцами трясет. Мускулами ягодичными перекатывает.
А ведь такой был дрищ на первом курсе, пиздец просто!
Хотя, конечно, тоже весь на понтах, но у нас тут много кто на понтах-то были тогда. Школота вчерашняя.
Это я на год старше их всех, да и, учитывая ситуацию с папашей и дедом, вообще ощущал себя морально взрослее. Да и физически тоже, тут не отнять.
Я в восемнадцать вставал против папаши на спарринг и нормально держался пару раундов даже. Потом-то, конечно, нихера, он меня массой и умением давил, но проиграть ему было не стыдно. К тому же, я понимал, что моя победа — вопрос времени. Сейчас, например, я бы его сделал. Хотя… Он там тоже не все время на шконке валяется…
Среди первокурсников я смотрелся матерым мужиком. Они на меня с опаской пялились, подходить боялись.
А Лексус не испугался и подошел, завел о чем-то разговор, я покивал в ответ. Он заржал:
— Немой, что ли?
— Говорящий, — раскрыл рот я.
Лексус, на правах уже приятеля, дружески ржанул еще разок, и кликуха прочно закрепилась.
Мне было откровенно похер.
И когда Лексус после занятий позвал на вписку, тоже было похер.
Потому и пошел. И потом ходил. Потому что… Почему бы и нет?
Лексус оказался откровенно дерьмовым придурком, но со мной границ не переходил, общался с уважением, и как-то так само собой получилось, что мы начали казаться
