class="p1">Его лапы под юбкой, фатин у меня на лице, сковывает, мешает, зато пальцы под тонкими трусиками ощущаются невероятно остро!
Он… Он хочет меня… Прямо тут? Прямо у дома родителей? Он с ума сошел?
— Нет! Захар… Боже… Нет…
Я пытаюсь, правда, пытаюсь сопротивляться, пытаюсь быть твердой и неуступчивой, но разве это возможно? С ним?
Захар — не человек. Стихия. Безумная. Жадная. Его не остановить.
Сквозь фатин невозможно пробраться, увидеть его лицо, глупо барахтаюсь, сжимая ноги, чтоб не пустить, не позволить, цепляюсь руками, куда попадаю, но кого я обманываю?
Возня в тесноте машины только сильнее заводит, я все тяжелее дышу, все сильнее схожу с ума, а, учитывая, что я и без того совсем голову потеряла, едва попав в его руки, то понятно, что тут не столько борьба, сколько жесткая прелюдия.
— Красивая такая, блять… Сучка… Убиваешь… — хрипит Захар, легко преодолевая мое сопротивление.
Белье — не преграда, конечно, большей помехой может служить его рост и габариты, но вряд ли это хоть чуть-чуть притормозит.
— Захар… Нас увидят… Нет… — уже без особой надежды на пробуждение разума в этой бестолковой больной голове шепчу я и замолкаю.
Ощущаю, как меня касается внизу твердый жесткий член, замираю обреченно и позволяю уложить ногу на широченное плечо.
Захар наклоняется, ложится на меня полностью, смотрит жестко через паутину фатина, глаза его горят по-дурному.
— Моя принцесса, — говорит он, а затем толчком заполняет до упора.
И я вскрикиваю от боли и сладости одновременно. Эти два ощущения переплетаются настолько тесно, что одно без другого невозможно. Неполно.
Захар усмехается, и это так порочно, так круто…
— Грязная принцесса… — шепчет он, выходя и снова врываясь, выбивая очередной жалкий вскрик, — нравится тебе это? Да? Да?
— Да… Да… Да…
Я теряюсь в ритме, теряюсь в его словах, его запахе, его напоре бешеном, безумном, и соглашаюсь со всем. Только чтоб не останавливался. Только чтоб продолжал.
— Моя? Моя? Да? — ему надо это слышать, похоже…
В сексе Немой очень разговорчив, до сих пор не привыкну никак.
— Да, твоя, твоя, твоя… — а мне нравится отвечать ему, говорить правду, ощущать его в себе, такого большого, такого грубого, такого жесткого. Моего. Только моего.
Мы смотрим друг на друга через фатин, и полное ощущение сейчас, что это не юбка между нами, а тонкая фата невесты. И это — наша брачная ночь, наш обмен клятвами. Первый раз.
Лицо Захара, жесткое и грубоватое, сейчас невероятно серьезное, взгляд темный и жадный. Он поглощает меня, заставляет тонуть, умирать от каждого движения, ритма, становящегося все сильнее и сильнее.
Я уже не понимаю, где мы, голова летит, хочется вжаться еще крепче в него, хочется ощутить вкус его губ и умереть, наконец, от кайфа. Только с ним такое возможно, только он так умеет делать.
— Смотри на меня, Алька, смотри, кошка… — приказывает он, ускоряясь. И я послушно смотрю. Ловлю все оттенки удовольствия, протягиваю его тонкой нервущейся струной между нами. Она звенит, напрягаясь, достигая ультразвука. И, когда Захар, рывком убрав преграду фатина между нами, вжимается в мои губы твердо и грубо, я взрываюсь, выдыхая ему в рот свой мучительно-долгий стон освобождения. И ловя его ответ.
Нас трясет от наслаждения, от длительного, мучительного кайфа, от того, как друг на друга смотрим.
Это невыносимо, это нельзя ощущать, потому что как теперь жить обычной жизнью, когда знаешь, что может быть так?
Как вообще теперь жить? Если не всегда рядом?
Похоже, Захар, ощущает то же самое, потому что долго целует меня, гладит, что-то тихо неразборчиво похрипывает в ухо. И явно не торопится отпускать.
А я не хочу, чтоб отпускал.
Но приходится.
Уже много позже, когда мы отдышались и выпили одну на двоих полуторалитровую бутылку воды, появляется возможность разговаривать, и я рассказываю Захару про угрозы Олега.
Он сидит минуту, мрачно глядя перед собой и с хрустом сжимая пустую бутылку, потом, выругавшись, отбрасывает ее:
— Я его кончу. И все.
— Дурак, — качаю я головой, — ерунду не говори.
— Это не ерунда, — он поворачивается ко мне, на лице мрачная решимость, — все равно хотел. Давно уже. Еще три года назад.
Я сопоставляю сроки, понимаю, откуда они вообще взялись, и пару секунд глупо хлопаю ресницами.
— Я… Я тебя правильно поняла сейчас? — уточняю осторожно.
Он кивает. И смотрит в глаза. Напряженно.
Боже… Вот это да… Вот это…
Тянусь к нему, ужасно хочется поцеловать, да просто дотронуться. Так долго… И молчал… Дурак какой, боже…
И ведь даже не подавал вида… Хотя, чему я удивляюсь? Это же Немой. Самый молчаливый и крутой парень универа. Ему, наверно, неловко… И стыдно…
— Я тебе с первого курса понравилась? — мне все же хочется слов. И я эгоистично их выбиваю из него.
Кивает.
— А почему?.. Не сказал?
— Ты была с Лексусом…
— И, если б не расстались, то ты бы?..
Усмехается, отворачивается к окну.
Исчерпывающе.
Надо бы, наверно, обидеться, да?
Но не получается. Все возможные обиды перекрываются полученным кайфом, от которого все внутри тлеет и плавится, и ощущением счастья. Потому что у него это, оказывается, не внезапное помутнение рассудка. У него это, оказывается, давно. И это та-а-ак круто! У-и-и-и!!!
Его губы, твердые, чуть шероховатые, послушно раскрываются, позволяя мне хозяйничать, целовать, проникать языком в рот, прикусывать, облизывать. Я постепенно увлекаюсь и не замечаю, в какой момент оказываюсь на коленях Захара. Он с огромным энтузиазмом лапает меня за задницу, прижимая все сильнее к себе, а я зарываюсь ногтями в короткие волосы на затылке, целую, постанывая от наслаждения.
И все идет ко второму раунду, и в этот раз инициатор я, что указывает на совершенный отрыв башки, но стук в стекло нас прерывает.
— Алька, выходи давай, — голос брата звучит глухо, значит, неплохая звукоизоляция в машине. И это хорошо, возможно, не вся стоянка слышала наше веселье. Но вот вопрос: сам Мишка сколько услышал? Давно он здесь?
— Малая, это пиздец, — Мишка демонстративно не смотрит на Захара , мрачной горой возвышающегося рядом с машиной, а только на меня, трусливо прячущуюся за его монолитной спиной. — У тебя там жених, вообще-то. Все в курсе?
— Все. — Тяжело роняет Захар, спокойно отвечая на острый, изучающий, по-настоящему прокурорский взгляд Мишки.
— А
