не могу отрицать свою физическую реакцию на него, то, как он заставляет меня болеть и дрожать. И я знаю, что он тоже хочет меня. Доказательства этого повсюду в нем. От его пылающих взглядов за завтраком до стиснутой челюсти, когда я подхожу слишком близко к выпуклости за ширинкой его джинсов, когда он вытирает мое тело после ванны, его желание очевидно.
Но он держит ее под замком и цепями, а ключ выбрасывает.
Он больше не ложится со мной в постель.
Он больше не произносит это слово на букву "F".
Он не целует меня.
За исключением банного ритуала, он обращается со мной как со своей пациенткой. Он проявляет живой интерес к тому, как я выздоравливаю, каждый день спрашивает меня об уровне моей боли и проверяет, достаточно ли я ем и принимаю лекарства, но в остальном он отстранен.
Клинический.
Холодный.
Я много думаю о том, как он сказал, что несет ответственность за меня, поскольку я получила пулю за него. Я думаю о том, как сильно он пытается сохранить эмоциональную стену между нами, как он раскрывается только на языке, который я не могу понять.
Больше всего я думаю о битве, которую он, очевидно, ведет сам с собой, каждый раз, когда смотрит на меня.
Он не может примирить то, что Деклан сделал с его братом, с тем, что я сделала для него.
Он не понимает, как кто-то, кого он считает своим врагом, может называть его другом.
И он невероятно противоречив в своем желании.
Он и хочет меня, и не хочет. Это очевидно тысячью разных способов.
И постепенно я начинаю понимать, что когда он ответил — столько, сколько потребуется на мой вопрос, как долго он будет держать меня здесь, он имел в виду столько, сколько ему потребуется, чтобы все это обдумать в своей голове.
Я думаю, что самым большим препятствием в его развитии является мой постоянный отказ умолять его отпустить меня.
Отказ — неподходящее слово.
Это больше похоже на незаинтересованность.
К моему глубокому удивлению, я обнаружила, что мне здесь нравится.
Мне нравится чистый воздух и тишина. Мне нравится видеть миллион звезд ночью. Мне нравятся простые ритуалы приема пищи, ванны и отхода ко сну, когда По каждые несколько дней стучит клювом в окно за угощением.
Я даже не возражаю, когда Малу приходится оставлять меня на часы, а иногда и на дни, чтобы отправиться в город, потому что я обнаружила, что мне нравится гулять одной по лесу, когда солнце светит мне в лицо, холодный воздух обжигает щеки, а приятный хруст замерзших сосновых иголок под ногами составляет мне компанию.
Мне нравится хижина, которую он и его покойный брат построили своими руками.
Больше всего мне нравится то что, у меня есть время подумать.
Я никогда особо этим не занималась, по правде говоря. Я училась, работала и все свободное время проводила перед экраном, отвлекая себя. Заглушая свои чувства.
Некоторые люди едят, когда у них депрессия. Некоторые люди пьют, или принимают наркотики, или занимаются сексом с незнакомцами. Я справлялась с эмоциональной болью, постоянно сидя на диете из социальных сетей и видеоигр и притворяясь, что ее нет.
Сейчас это кажется таким очевидным.
Я была одинока.
В городе с населением почти в миллион человек я всегда чувствовала себя одинокой.
Но здесь, у черта на куличках, в компании только вороны и убийцы, я не чувствую себя одинокой.
Я чувствую себя в безопасности.
Я чувствую удовлетворение.
Иногда мне кажется, что эта пуля была лучшим, что когда-либо случалось со мной.
— Я уйду ночью.
Я поднимаю взгляд от яичницы. Мал сидит за столом напротив меня, смотрит в свою тарелку, передвигая по ней еду вилкой.
— На одну ночь?
Он кивает. — Я ухожу сразу после завтрака.
— Хорошо.
Он поднимает на меня взгляд. В утреннем свете от его вида захватывает дух. Его светлые глаза цвета тонкого нефрита.
— Как твоя боль?
Я улыбаюсь. Он спрашивает меня об одном и том же каждое утро. — Все почти прошло, если только я не попытаюсь что-нибудь поднять.
Его темные брови хмурятся. — Зачем тебе пытаться что-то поднять? Тебе следует попросить меня.
Это заставляет меня улыбаться шире. — Мне полезно заставлять себя двигаться дальше.
Его хмурый взгляд становится еще более хмурым. — Нет, это не так. Ты можешь пострадать.
Я на мгновение задерживаю на нем взгляд, затем тихо говорю: — Наклоняться, чтобы что-то поднять, далеко не так опасно, как то, что делаешь ты.
— Я профессионал. Ты ранена. Это две совершенно разные вещи.
Его тон напряженный. Я мгновение изучаю его лицо. Оно тоже напряженное, как и его плечи.
— Что случилось?
— Ничего.
— С каких это пор ты лжешь мне?
Он огрызается: — Поскольку я твой похититель.
Он в отвратительном настроении, но я не знаю, что его так разозлило. Я откладываю вилку, откидываюсь на спинку стула и принимаюсь за него.
— Перестань пялиться на меня. Он засовывает в рот вилку с яичницей.
— Почему ты расстроен, Мал?
— Я не расстроен.
Он сердито жует. Я практически слышу, как он сжимает коренные зубы.
— Хорошо. Я что-то натворила?
Он сглатывает, глядя на меня горящими глазами и стиснув зубы. — Почему ты не попросила меня отвезти тебя домой?
Это, снова. Как будто у меня есть логичный ответ. — Если бы я знала?
Это, кажется, разозлило его еще больше. — Это был не мой вопрос.
— Я знаю. Это было мой.
Он смотрит на меня, шумно дыша. С таким видом, как будто он контролирует себя только с помощью огромной силы воли, он говорит: — Паук все еще в Москве.
Пораженная этой новостью, я храню молчание.
— Я видел его. Я накачал его наркотиками. Я угрожал убить его, если он не уедет. Он все равно остался. Ты понимаешь, что это значит?
Мое сердце подскакивает к горлу. Я прижимаю руку к груди и в ужасе смотрю на него. — Ты накачал его наркотиками? Почему?
Мал разочарованно качает головой и игнорирует мой вопрос. — Это значит, что он не уедет без тебя, хотя и рискует своей жизнью. Его не волнует, что он рискует своей жизнью, понимаешь?
Он пытается что-то сказать, но я не знаю, что именно. — Это его работа. Он все время рискует своей жизнью по приказу Деклана.
— Я не думаю, что это дело рук Деклана. Я думаю, это было его собственное решение. И я думаю, что им движет гораздо больше, чем чувство вины.
— У меня голова идет кругом. Что ты имеешь в виду?
— Я спрашиваю, какого черта ты не умоляешь меня отвести тебя к
