столе лежит. Иди посмотри.
— Ясно.
Соскальзываю на пол, отталкиваюсь ладонью от поверхности барной стойки и беру курс на столовую. Прихватываю со стола меню и выхожу к лестнице. Замечаю приоткрытую дверь в отцовский кабинет. Прислушиваюсь. Кто-то всхлипывает. Подхожу ближе. Дверь приоткрыта буквально сантиметров на пять. Ни меня. Ни того, кто внутри, не видно.
— Так нельзя, Мира! — басит отец. — Ты не следишь за своим здоровьем. Сколько это может продолжаться? Я на звонки уже боюсь отвечать, потому что однажды мне скажут, что тебя просто не смогли откачать.
Непроизвольно напрягаюсь. О чем они вообще?
— Успокойся, Дима. Это не страшно. Это просто небольшая плата за все мои грехи.
— Ты себя слышишь? Ты отдала почку, несмотря на все запреты. Несмотря на то, что были варианты, были другие доноры. Ты воспользовалась моим положением. Ты себя сознательно в могилу загнать хотела!
— Она моя дочь! — мама опять всхлипывает. — Я была идеальным донором для нее. Ты это знаешь! Я не могла поступить иначе.
— Ты чуть себя не угробила тогда, а теперь просто изо дня в день продолжаешь себя убивать!
— Я во всем виновата. И ты это знаешь, Дима. Ты это знаешь. Она из-за меня там. Из-за того, что я недоглядела. Если бы…
Телефон взрывается громкой мелодией. Вырубаю его сразу, но толку-то? Все равно уже себя обнаружил.
Отец распахивает дверь прямо у меня перед носом.
— Давно ты тут уши греешь? Зайди, — отходит в сторону, пропускает меня в кабинет, а потом закрывает дверь.
* * *
Мама тут же начинает растирать по лицу слезы. Отворачивается, а когда смотрит на меня, улыбается. Изо всех сил делает вид, что все здесь мною услышанное не больше чем галлюцинация и она в норме. Но, судя по тому, что говорил отец, это вообще ни разу не так…
У нее проблемы со здоровьем?
— Сенечка, ты что-то хотел? — шмыгает носом.
Моргаю. Ступор какой-то.
Вопрос: «Оле пересаживали твою почку?» — так и вертится на языке.
Сглатываю. Мама ни на день не остановила съемки после аварии, а примерно через месяц уехала из города. Я это хорошо помню. Вернулась потом, худее, чем обычно, рассказывала всем, что сидит на какой-то новомодной диете. Снималась параллельно. Я на нее тогда так злился. У нее дочь при смерти, а она дает интервью о каких-то гребаных диетах.
Отец ей тогда не раз среди ночи скорую вызывал.
Она даже в больничке лежала, вроде как с истощением. Мне было плевать.
— Я, — оглядываюсь на дверь, — я так, мимо проходил. Вы тут орали просто.
— У нас с папой маленькие разногласия. Регина сказала, вы собираетесь в Питер с классом?
— Ага, — упираюсь ладонью в спинку кресла. — Послезавтра в пять утра вылет.
— Это хорошо. Надеюсь, что тебе понравится.
— Ага, — киваю. Перевожу взгляд на отца.
Он нервно постукивает пальцами по столу, а потом достает сигару. Просто вертит ее в руках, нюхает, но не разжигает. Я, кстати, ни разу в жизни не видел, чтобы он при нас курил. Хотя о том, что он курит, знаю. Запах табака трудно скрыть.
Атмосфера в кабинете накаляется. Напряжение растет. Переступаю с ноги на ногу. Родители молчат. Я тоже. Спрашивать что-либо почему-то не поворачивается язык. Оказывается, я не хочу знать ответы на многие вопросы. Вдруг окажется, что все, что я знал, неправда? Что все мои ощущения не больше чем выдумка собственного сознания?
— Я пойду, наверное.
У двери притормаживаю. Оборачиваюсь. Смотрю на маму, в голове неожиданно выстреливает одна странная мысль.
— Слушай, а покажи фотки с острова.
Мама смотрит на меня не моргая. Замечаю, как вздрагивает, тянется к телефону, снимает с блокировки, а потом произносит:
— Да я толком ничего и не фоткала в этот раз, Сень.
— М, ну ладно.
Выхожу за дверь. Голова переполнена мыслями. Несколько минут стою обездвиженно на лестнице. Вопрос, была ли мама в этот раз на отдыхе после съемок или валялась где-нибудь в больничке, остро стоит на повестке.
Передергивает. Ощущаю, как к горлу подступает тошнота. Мутит дико. Я чувствую лютый страх, он пронизывает подсознание, сгребает все внутренности в свои цепкие лапы, и, когда возможность сделать вдох исчезает, резко переставляю ногу на ступень выше. Отпускает. Кокон оцепенения растворяется, а сердце, наконец, ловит нужный ритм.
В комнате еще несколько долгих минут пялюсь в окно. Родители как раз выходят во двор и садятся в тачку. Судя по яркой жестикуляции, продолжают ругаться.
Копаюсь в памяти, пытаясь вспомнить нашу семью до аварии, до того дня, когда Оля впала в кому, и не могу. Чистый лист…
* * *
В аэропорту душно. Глаза слипаются. Верчу в руках паспорт с вложенным в него билетом. Мы летим в экономе просто потому, что на внутренних рейсах не найдется столько мест в бизнесе. Радует, что обратно возвращаемся на «Сапсане».
Допиваю второй стакан кофе. Толпа одноклассников тусуется у самых дальних скамеек. Обсуждают поездку. Марта и мать Сафиной сидят в центре этого столпотворения.
Смотрю на часы. До посадки еще двадцать минут. Бросаю взгляд на проход, потом на Панкратову. Она зависла у окна, как только мы подошли к терминалу. В общей болтовне не участвует, держится особняком.
Постукиваю носком кроссовка по полу. Честно говоря, сейчас бы мне не помешало наличие Марата, который слился в самый последний момент. Вчера часов в одиннадцать вечера ему позвонила эта его Тая. Он, естественно, сразу к ней сорвался. Условились, что он приедет в аэропорт от нее на такси. В итоге сорок минут назад этот предатель объявил, что у него поменялись планы.
Выбрасываю стаканчики из-под кофе в мусорную корзину и перемещаюсь в кофейню. Беру два латте.
Поправляю лямку рюкзака, соскользнувшую по плечу, чуть крепче сжимая в руке бумажный подстаканник.
— Доброе утро, — произношу, поравнявшись с Панкратовой, и протягиваю ей кофе.
Майя поднимает на меня взгляд.
— Спасибо, — забирает стаканчик.
Судя по красноте глаз, она либо до сих пор не проснулась, что вряд ли, либо плакала.
Делаю глоток кофе. Обжигаю язык. Матерюсь про себя.
— У тебя все нормально?
Спрашиваю не из великого интереса. Просто так принято. Особенно если я хочу выиграть спор и расположить ее к себе. Последнее мне нужно наверстать в кратчайший срок.
Выглядит она и правда неважно.
— Ага, — кивает, медленно натягивая на голову капюшон толстовки. Прячется за ним.
Перекатываюсь с пяток на мыски. Перебираю в голове вопросы, которые могу ей задать, но открыть рот не успеваю. Вижу лишь, как стакан Майи летит на пол, а крышка остается у нее в руке.
