— А у тебя есть что-то другое? Не выпьешь — обидятся.
— Я не могу это пить, — взмолился он.
— Тогда придумывай оправдание.
Пол удрученно задумался и вдруг просиял:
— Я буду вести машину! Нельзя пить.
— Молодец! — похвалила я. — А для меня?
— О! — возмутился он. — У тебя будет ребенок!
— Пол! А вдруг он будет еще года через два?
Он недовольно выпятил губы и вздохнул:
— Но они ведь не знают.
Пол оказался так убедителен, что участь отведать самогонки нас миновала. Заглаживая вину, он за двоих ел тушеную капусту с вареной картошкой и хрустел малосольными огурцами, а старушки умильно перешептывались: "Прям как мой старик в молодости… Тоже, бывало, как навернет сковородочку!" Когда они выпили за здоровье всех англичан в лице одного Пола, он вкрадчиво попросил:
— Вы можете петь? Русскую песню. Пожалуйста.
Даже постаревшее женское сердце не могло устоять против того, как Пол выговаривал это слово. Для порядка старушки, конечно, стали отмахиваться и хихикать, но Пол еще раз протянул: "Пожалуйста!", и больше уговоров не потребовалось.
Они запели "Лучину". Сначала нестройно, потом голоса слились и получился очень даже дружный хор. Подобно некоторым из них, Пол подпер щеку и стал слушать с тем видимым напряжением, с каким обычно пытаются вникнуть в смысл чего бы то ни было. Если он искал образец классической русской тоски, необъяснимой и неизбывной, то лучше этой песни вряд ли бы нашел.
Когда последний звук угас, Пол требовательно спросил:
— Почему?
— Никто тебе не скажет, — за всех ответила я. — Так устроен наш человек. Почему? Таким Бог создал — вот тебе самое простое объяснение.
Он повернул ко мне все еще напряженное лицо:
— У тебя тоже… тоска?
— Бывает.
— И… что ты делаешь?
— Совершаю разные глупости.
— Не надо, — попросил он.
— Знаешь, Пол, дело, наверное, в том, что каждый… допустим англичанин, рождается с мечтой о чем-то конкретном. О своем доме, об определенном положении в обществе, об удачном браке. И все это может сбыться, надо только приложить усилия. А русская душа она вечно просит чего-то настолько неопределенного, неизъяснимого… Принеси то, не знаю что. Как это может сбыться? Вот и одолевает тоска… Ты живешь с ощущением, что никогда не найдешь того, что сделает тебя счастливым. Никогда…
— Я тоже не смогу? — тихо спросил Пол.
Я погладила его руку, лежавшую на скатерти:
— Я ведь говорю не о нас с тобой. Я говорю вообще. Пытаюсь объяснить тебе. Да и себе тоже…
— А мы с тобой? — продолжал допытываться он.
— Увидим, Пол, — только и сказала я.
Старушки слушали нас, не дыша, и буравили меня укоризненными взглядами. Все они были на стороне Пола, хотя он являлся для них чужаком.
— Это ничего, милый, — Вера похлопала его коричневой сморщенной рукой. — Это у нее пройдет. По молодости всяк тоской мается. Все ждешь чего-то… А потом, как детишки пойдут, уж не до тоски будет. Помяни мое слово!
Другая, с маленькими, синеватыми губками, подхватила:
— Как первенький-то у меня родился, веришь-нет, аж ладошки погорячели, — она прижала их к щекам. — А то прям вечно как у лягухи были. А сейчас — гляди!
Она цепко схватила Пола за руку, и он согласно кивнул.
— Сынок, а у тебя мама-то жива? — спросила Вера, заранее выразив лицом соболезнование.
— Нет, — спокойно ответил Пол. — Она умерла. И мой папа тоже. Мне много лет.
Чтобы увести их от этой скорбной темы, я подергала Пола за рукав:
— Сиротка, хочешь я тебя усыновлю?
На этот раз он понял шутку и беззлобно рассмеялся:
— Хочу!
— А такие старые перечницы, как мы, у вас в Англии есть? — спросила одна из сидевших за столом. Их имена сразу перемешались в моей голове.
— Пожилые леди? О, конечно. Много.
— И как им живется? — настороженно поинтересовалась тетя Вера. — Поди, полегче…
Сдвинув брови, Пол ответил:
— Нам всем легче. У вас очень тяжело жить. Я видел женщин, которые продают одежду… Как их называют?
— "Челноки", — подсказала я.
Он сжал мою руку, точно благодарил за помощь, хотя я то и дело выручала его.
— Да. Они таскают такие большие сумки. Очень тяжелые. Это правильно?
— Ну конечно, Пол, это неправильно! Зачем ты спрашиваешь? Сам ведь знаешь, — когда он начинал критиковать то, как мы живем, все во мне принималось протестовать.
Тетя Вера протяжно вздохнула:
— Я — корова, я и бык, я и баба, и мужик. У нас, милый, завсегда так было. Все на бабах держалось… Думали, в войну свое отпашем, а потом райская жизнь начнется. Куда там! И дочерям нашим досталось, и внучкам. С утра — корова, потом работа, после — огород… А ведь еще варить надо, стирать, в избе помыть, с детишками позаниматься… С мужика-то какой спрос? Мужик он и есть мужик. Напился и спать завалился.
— Видать, такая доля у русской бабы, чего уж тут? Хоть сто лет пройдет, хоть двести… Ничего не меняется, — прогудела моя соседка. Меня пугали набрякшие у нее под глазами мешки.
— А у них старухи в шляпках ходят, — вспомнила самая молодая и громкоголосая из них. Брови у нее были округлыми и черными, как у красавиц на лубочных картинках, а взгляд немного сумасшедшим. Я старалась не встречаться с ней глазами.
— Я тоже по телевизору видала! Такие беленькие все… Сидят себе в каком-нибудь кафетерии, чаек попивают.
— И старики все в бежевых штанах! Мой бы такие сроду не надел.
В очередной раз наполнив стопки, хозяйка в сердцах бросила:
— А у меня и шляпки-то в жизни не было! Вечно в платке да в платке… Так жизнь и прошла.
В это трудно было поверить, но Пол чувствовал себя своим среди этих русских бабушек. Он внимательно выслушивал каждую, и даже мне было понятно, что в сочувствии, которым наполнялись его светлые глаза, не было никакой фальши. Я следила за ним, особенно не скрываясь, а сама думала с неприятным для себя страхом: "Вот и все. Это и есть — мой капитан Грэй. И нечего больше ждать".
Мы лежали с Полом на скошенной траве, пытаясь прийти в себя после местного хлебосольства. Пол весь так и светился — наконец-то он обнаружил ту Россию, которую искал. Радушную и открытую, жизнерадостную и замученную, искреннюю и терпеливую. Подвыпив, "пожилые леди" еще и частушки ему спели, притопывая, а когда вернулись к столу, Пол неожиданно прочитал им Китса. И до сих пор не мог успокоиться: "Ты видела? Они плакали!" Я хотела сказать, что это самогонка плакала, но решила, что скорее всего несправедлива к ним. Глядя на Пола, они оплакивали свои девичьи мечты о заезжем добром молодце, который вырвет из тоскливого ожидания и увезет на горячем коне в невиданный цветущий край. А я смотрела на них и видела, что такие мечты не сбываются.
