– Извините, я… – Весь класс смотрит на меня, Джем с Кристал хихикают дуэтом, а мое лицо опаляет жаром. Капля пота вот-вот сползет по виску. Я смахиваю ее, пытаясь успокоить свое грохочущее сердце. В Чикаго английский был моим сильным предметом. – На самом деле, я не очень внимательно…
– Сцена Раскольникова с матерью и сестрой у них дома. Как он может вести себя так, будто ничего не произошла, когда внутри он сходит с ума, – вступает Итан, и хотя я без понятия, о чем он говорит, его комментарий удовлетворяет миссис Поллак, которая возвращается к доске, чтобы написать что-то на ней.
– Совершенно верно, – говорит она, напоследок бросая на меня взгляд, который застает меня врасплох. Потому что он не злой. И даже не жалостливый. В нем что-то совсем другое. Эмпатия.
– Спасибо, – говорю я Итану после урока, когда мы оказываемся в безопасности коридора. – Ты меня выручил.
– Пожалуйста, Клубнительная.
– Надеюсь, я не испорчу твою оценку в нашем проекте. – Я роюсь в сумке, которая слишком сильно давит на плечо. – Учитывая тот факт, что я заставила тебя со мной работать.
– Я не переживаю. – Итан улыбается, и я заставляю себя встретиться с ним взглядом, окунуться в голубой цвет. Нет, не серийный убийца, как сначала мне показалось. Тут что-то более сложное. Похоже на затаенную боль. В голове звучит предупреждение Тео, и я проверяю его зрачки, но, на мой взгляд, они нормального размера.
– Хорошо, – отвечаю я. Не остроумно. Не кокетливо. Вообще без подтекста. Возможно, через час мне придёт в голову ответ получше. Что-то смешное и легкое, чтобы поставить заключительную точку.
Сейчас же – ничего.
Итан почесывает затылок, будто пытается разбудить волосы. И снова улыбается.
– Хорошей тебе поездки завтра.
– Спасибо.
– Не забывай про нас, – и прежде чем у меня зреет вопрос – Что он подразумевал под «нас»? Вуд-Вэлли? ЛА? Его и меня? – Итан уходит через главный вход и уже на полпути к своей машине.
Я жду Калеба неподалеку от школьного входа, тусуясь у лестницы. Он сказал, нам нужно встретиться в три, а уже 3:15, и я пытаюсь не нервничать из-за того, что его не видно. Я сверлю взглядом экран телефона, делая вид, будто глубоко задумалась, как если бы моя жизнь зависит от сообщения, которое я набираю. Хотя на самом деле я никому не пишу, потому что человек, с которым я периодически переписываюсь, это Калеб. Поэтому я просто вожу пальцами снова и снова: «Пожалуйста, не динамь меня. Пожалуйста, не динамь меня. Пожалуйста, не динамь меня». Вот мне любопытно, сколько еще я могу прождать до того, как на меня снизойдет, что я идиотка.
Джем проходит мимо, потому что, естественно, кто и должен быть свидетелем моего унижения, так это только она. На мгновение живот скручивает при мысли, что НН может быть Джем, и все это время это была шутка надо мной, но потом я себя приструняю и отгоняю эту мысль. Нет, у Джем есть дела поважнее, чем переписываться со мной до поздней ночи, осуществляя хитроумный план, дабы меня подставить. Моя дружба с НН настоящая, даже если Калеб и не готов пока со мной встретиться.
– Хотела бы я, чтобы ты вернулась туда, откуда приехала, – говорит Джем, спускаясь по лестнице, бросает слова через плечо такие же острые, как дротики.
– Я тоже, – отвечаю я так тихо, что она не может услышать.
– Что я тоже? – спрашивает Калеб, и когда он подходит ко мне, я не могу удержаться от улыбки до ушей. Он не кинул меня. Он здесь, ключи от машины свисают с длинных пальцев, готов отправиться дальше. Мы попьем кофе, наконец-то поговорим, и все будет также легко, как быстро печатать сообщение. И хотя странно доверять ему, но я доверяю.
«Три истории, – мысленно начинаю писать я. – 1) Ты меня понимаешь. 2) Расскажи о Килиманджаро. 3) Тебе было страшно на вершине?».
– Ничего, – отвечаю я. – Просто разговаривала сама с собой.
– И часто так делаешь?
– Временами случается, – говорю я.
Калеб такой высокий, что для разговора с ним мне приходится неудобно вывернуть шею. Может быть, позже я сделаю селфи, чтобы увидеть, как выглядят с его точки зрения плоскости и углы моего лица. Сплошные брови и подбородок. Симпатичного мало. Если его можно сравнить с ожившим Кеном, то меня с Барби – никак.
– Слушай, по поводу кофе, – начинает он, и мной овладевает разочарование еще до того, как он заканчивает предложение. Вот что получаешь, когда бываешь напористой. Как же смешно, что я так открыто радовалась, полагая, что это произойдет. Я снова позволила себе быть поднятой и сброшенной, подобно плюшевой зверушке в старом игровом автомате с игрушками. На самом деле меня никогда и никто не выберет, особенно кто-то вроде его. – Нам не стоит этого делать.
– Пить кофе? Окей. – Мне снова хочется достать телефон. Написать НН то, о чем так сложно спросить вслух: «Почему нет? Я недостаточно хороша для тебя?».
Я думаю о прыщиках на подбородке, которые замаскировала консилером в туалете примерно час назад. О своих руках, бледных и дряблых, а не загорелых и натренированных, как у Джем. Брови, независимо от времени, затраченном перед зеркалом, всегда получаются слегка разными. Одежда почти такая же невзрачная, как и у Калеба, но, полагаю, девушки не должны стремиться к невзрачности. Ширина моего носа – хотя до сего момента она меня не волновала, – облупленный лак на ногтях; даже мои мочки слишком отвисшие, как длинный висящий фрукт. И, конечно же, главное разочарование – моя грудь, которая, каким-то образом, одновременно является маленькой и обвисшей: бестолковые, унылые и плоские конусы.
Калебу не видать моего разочарования. Я копирую его небрежность. Пожимаю плечами, будто мне плевать. Сохраняю на лице улыбку, следя за тем, чтобы она не пропала. Веду себя так, как если бы мои внутренности не свернулись в маленький плотный узел, словно кто-то проник в меня и завязал их мерзким бантиком. Я улыбаюсь через боль – подлинную, буквально проедающую нутро боль.
– Ну, понимаешь, из-за Лиама, – поясняет Калеб и выражается так неясно, что я перестаю его понимать. Он говорит на иностранном языке, который раньше я не слышала. Чрезмерно акцентировано и агрессивно, неприятно лишь от одного звука его увесистых, жестоких букв.
– Лиам? Я не… Погоди-ка, что?
– Просто мне кажется, у него сложилось ошибочное мнение. А он мой лучший друг, сама понимаешь, – отвечает он.
Но я не понимаю. Какое дело Лиаму до того, что я собираюсь попить кофе с Калебом?
– Я все еще… Эм, не понимаю. Какое ошибочное мнение? И вообще, какое Лиаму до всего этого дело?
Мой мозг снова тупит. Возможно, Калеб все-таки прав: может лучше все слова выводить на экран, так их выразить намного легче. Там они понятны, их можно сохранить, чтобы позже, в случае недопонимая, к ним можно было вернуться.
