Ознакомительная версия.
Леля даже протянула вперед руку и увидела, как противно дрожат пальцы, и почувствовала – легкая тошнота поднимается к горлу.
– Вот! Я уже нервничаю, – рассердилась она. – А у меня такие хорошие анализы. Как я ненавижу иностранцев. От них все плохое. Все!
И Леля накапала себе в рюмку настойку пустырника, боярышника и валерианы. Очень полезная гадость.
Потом она заварила чай и поставила две дорогие китайские чашки, что свидетельствовало о том, что Роза неплохо воображала тетку. К чашкам годилось и яркое, попугаистое кимоно, правда, Леля не очень уютно себя в нем чувствовала, кимоно все время норовило перекоситься на груди, что говорило о глубоком изъяне самого покроя, рассчитанного не на нашу женщину. Но сейчас, ради Розы, надо было стерпеть, надо было выглядеть под стать чашкам, а главное, под стать тому важному разговору, который Леля намечтала.
Когда раздался звонок, Леля внимательно посмотрела на себя в зеркало.
Вполне подходящая еще женщина, подумала, отнюдь не старуха, отнюдь!
Впрочем, все это уже предположения, как она себя видела. Но что в этом мире безусловно достоверно? Поэтому скорей всего – было именно так, и Леля шла к двери уверенно, принимая по ходу движения улыбчивое гостеприимное выражение. Взгляд в глазок был автоматическим. И тут же была отдернута рука, протянутая к засову. Там, во всю ширину глазка, маячил и расплывался Иван, для которого чашки поставлено не было. Правда, тут же на фоне шерстяного пальто возникло и улыбающееся Розино лицо с вытянутым языком. Такая у нее была дурная привычка. «Мое фэ глазкам и скважинам», – говорила она. Одновременно раздался телефонный звонок. Леля почувствовала панику, как-то враз вспотела под кимоно спина. «Фу! – подумала она. – А говорили, хорошая синтетика». Леля твердо сняла трубку, потому что этим самым оттягивалось открывание дверей. По телефону ее приглашали на партийное собрание. И приглашали плохим голосом. Было в этом голосе нечто, что заставляло думать, что к ней уже изменилось отношение. Конечно, звонила мелкая сошка, но именно эти сошки умеют быстро и точно улавливать тенденцию. Значит?.. Надо немедленно перезвонить человеку покрупнее, выяснить, что там произошло, почему с ней позволяют такой тон? Но уже снова трезвонили в дверь, и там стояли эта с вытянутым языком и этот, от которого она бежала, как от чумы, а он, тем не менее, явился, и кто его знает, нет ли в том тоне и этом визите связи, во всяком случае, она вполне может быть, потому что как же ей не быть? «Я их не пущу, – решила Леля. – Не пущу, и все. И скажу об этом где надо».
Пусть они слышали ее «алло» и шаги, пусть. Она не откроет дверь, слишком это серьезно: открыть и пустить этого типа, когда по телефону говорят не так, как надо.
Роза же положила палец на кнопку и уже не отпускала, и звонок этот, став материальной силой, пробил тонкую ткань кимоно, еще лишнее доказательство прочности нашей материи, с которой так легко нельзя было бы справиться, так вот, пронзив ткань, звонок стал тыкаться в голое Лелино тело, ища самое уязвимое место. Да, да, именно солнечное сплетение. Пришлось скрючиться, завалиться набок и сползти по стеночке, ощущая плечом высокое качество финских обоев и стараясь повернуть лицо так, чтоб дурнота, поднимающаяся вверх, к горлу, не кончилась плохо именно для обоев, где их теперь достанешь? Тем более, если с ней стали разговаривать таким тоном. Воспоминание о тоне было таким обидным, что Леля всхлипнула, и тогда сразу все пошло-поехало из горла на красивую материю кимоно, но Леля уже не жалела ее, потому что звонок в дверь выключил ее сознание, и теперь у входной двери очень как-то некрасиво лежала хрипящая женщина, глотающая собственную блевотину. Ну, что ж, зато обои остались чистые, и даже кимоно не очень пострадало, так, чуть-чуть на вороте…
– Видишь, Роза, она не хочет меня пустить, – тихо сказал Иван, но Роза приложила ухо к двери и не то чтобы ясно услышала, а почувствовала, что случилось несчастье.
Так что Ниночкино застолье по поводу приезда Лизоньки непринужденно перешло в поминки.
– Ну вот, – сказала Лизонька странное слово, – ну вот: свершилось.
Естественно, что никто их на вокзале не встретил. Роза с Иваном тогда стали вызванивать Василия Кузьмича. Потом Василий Кузьмич вместе с Иваном поднимали Лелю с пола и несли в комнату. Знала бы об этом бедолага – кто ее касался. А Лизонька, в свою очередь, не найдя никого на вокзале, решила позвонить Леле как самой близкой территориально, трубку сняла Роза, они только-только отправили Лелю в больницу на вскрытие, и Роза, стоя, пила крупными глотками холодный чай без сахара из той самой приготовленной китайской чашки, а Иван пил с Василием Кузьмичом водку. Это была инициатива Ивана – выпить, потому что Василий Кузьмич как-то сразу вырубился из жизни и вел себя неадекватно. Ходил и поправлял все в квартире, двигал статуэтки, перекладывал на диване подушки, включал и выключал воду.
– Надо бы ему выпить, – тихо сказал Иван Розе. Та кивнула и полезла в холодильник.
Теперь мужчины пили вместе, и взгляд Василия Кузьмича светлел и прояснялся, и что-то даже в нем произошло, потому что, сообразив до конца, кто с ним пьет водку, он не принял мер по освобождению территории от врага, что было бы для него естественно, так как соответствовало и профессиональным, и человеческим склонностям. Василий же Кузьмич забыл о своем призвании и даже чокался с Иваном, пока Роза не приметила это и не объяснила: в этих случаях не чокаются. Василий Кузьмич не согласился с ней, сказав, что чокается не по доводу смерти, а по поводу счастливого – неудачное слово – случая, что они оказались за дверью, а то бы покойница лежала до вечера на полу, что нехорошо, а так ей повезло в этот последний момент на этой земле. Слышала бы Леля! А может, она и слышала – вопрос философски неясный и открытый для дискуссий – и возмутилась этой наивностью мужа, который причину смерти – стояние гостей за дверью – объявил благом! Это же надо такое придумать. И уже в других эмпиреях Леля засмеялась, скорее всего сардонически. В этот момент возможного ее смеха не здесь, а там, и позвонила Лизонька и сказала эти странные слова: «Ну вот. Свершилось…»
Похоронили Лелю! Уехал Иван. Лизоньку он во всей этой суете так и не понял и не почувствовал. Строгая женщина, смотрит как насквозь, все чего-то вздыхает и отворачивается. Внученька, правда, такая славненькая. Подошла на кладбище, взяла его за руку и сказала:
– Ты мне понравился.
Он заплакал. Ниночка это заметила, вздохнула и решила, что в этом мерзавце и смолоду было что-то стоящее, несмотря на кобелизм. Вон, плачет, а Эдик ее драгоценный даже не печалится. Даже вида не делает.
Ознакомительная версия.
