и отстраненным.
Мы с Мишей вместе с другими прохожими слушали, как паренек хриплым ломающимся голосом пел песню Виктора Цоя. Рядом стояла еще парочка подростков, которые, как из рассказа Миши, разгуливали с бейсболкой в руках. Время от времени прохожие кидали в нее деньги.
– Подожди, я сейчас! – Я отстранилась от Матвеева, который обнимал меня за талию, и подошла к одному из подростков. Миша с напряжением смотрел в нашу сторону. Договорившись, они подошли к играющему на гитаре парню. Тот в последний раз ударил по струнам, затем выслушал своих приятелей, отыскал глазами Мишу и протянул ему гитару. Я подошла к Матвееву.
– Устроим вечер ностальгии, – шепнула я, – я ведь никогда не слышала твоих песен. Только, чур, вся выручка от выступления им. По-другому бы они мне инструмент не дали.
Миша усмехнулся и взял из рук подростка гитару. Я встала рядом с зеваками, скрестив руки на груди, и слушала, как поет Матвеев.
Одним лишь взглядом сердце
Разрубив напополам,
Звездой холодною с небес сорвусь
И расколюсь, упав к твоим ногам.
Прости. Я насмерть.
Больше не вернусь.
От этой песни перехватило дыхание, изрезало легкие. Слишком в непростой ситуации мы находились, чтобы петь такое. Я постаралась унять мурашки, которые тут же побежали по коже. И теплый летний воздух вдруг стал леденящим.
Доиграв, Миша отдал гитару довольным подросткам, пересчитывающим выручку.
– Может, еще одну? – спросили они.
– Спасибо, парни, – покачал головой Матвеев. – Как-нибудь в другой раз.
Миша подошел ко мне и взял за руку.
– Пошли искать отель, а то так поздно нас могут и не заселить.
– Продолжим вечер ностальгии? – спросила я, по-прежнему находясь под впечатлением от печальной песни Миши. Шла спиной, чудом не врезаясь в прохожих. А ведь Матвеев даже не спросил, понравилось ли мне его выступление… Хотя, наверное, все было ясно по моему растерянному лицу.
– Вечер ностальгии? – устало переспросил Миша.
– Никуда не уходи! – выкрикнула я, уже направляясь к продуктовому магазину с яркой неоновой вывеской. Хотелось поднять Матвееву настроение.
Глава шестнадцатая
Миша долго возился с замком.
– Ключ какой-то кривой, – впотьмах ворчал Матвеев, – еще и света на этаже нет.
Хостел располагался в четырехэтажном доме, номер нам достался на самом верхнем этаже. Судя по всему, раньше здесь было чердачное помещение. Хозяева выделили пару этажей под номера, и нам просто чудом удалось ухватить себе двухместный. После ночи в поезде хотелось уединения.
Наконец Миша справился с замком, и мы осторожно заглянули в темную комнату. Окно здесь располагалось на самой крыше. Сквозь него на бывший чердак проникал свет от фонарей, освещая стоявшую посередине номера кровать. Миша щелкнул по выключателю, и небольшое помещение озарилось тусклым желтым светом.
– Вау! – проговорил Миша, оглядывая небольшой номер. – Аскетичненько.
Кровать, встроенный шкаф, небольшой столик и два стула – вот, пожалуй, и все.
– Зато вроде чистенько, – неуверенно проговорила я. Здесь было такое слабое освещение, что толком ничего не разберешь. Небольшая лампа тускло мерцала и трещала под потолком. Конечно, этот номер отличался от тех, в которых раньше мы останавливались с родителями. Мой отец требовательный ко всему, в том числе и к условиям отдыха… Видел бы папа эту гостиницу, у которой на входе не горела цифра «2» на вывеске «Ночлег… 4 часа». Время от времени вывеска так устрашающе мигала, что я опасалась, как бы эта конструкция не заискрилась в любую секунду. Хотя здание и коридоры были в плачевном состоянии, сам номер показался мне симпатичным. Большое чердачное окно придавало комнате особый шарм.
– Прости, ты, наверное, никогда в таких номерах не останавливалась, – виновато проговорил Миша, словно прочитав мои мысли.
– Перестань, – поморщилась я, снимая босоножки. – Здесь скромно, но мило. Окон только нормальных нет, что немного странновато. Зато есть кондиционер!
Я вышла на середину комнаты и, задрав голову, посмотрела на чердачное окно. Здорово, звезды видно. Сегодня они такие яркие и низкие…
Миша подошел ко мне и тоже поднял голову. Я отвела глаза от окна и искоса посмотрела на парня. Красивый профиль, выпирающий кадык на загорелой шее, волнистые волосы, спадающие на светлый ворот рубашки…
– Я тоже впервые в таком номере, – наконец проговорил Матвеев, не отводя взгляда с чердачного окна. – У тебя нет клаустрофобии?
Я, закусив нижнюю губу, только покачала головой.
– Я там на этаже видел кулер, одноразовые стаканчики и коробку с чайными пакетиками. Ты как смотришь на то, чтобы… – начал Матвеев.
– Пока еще не очень поздно, – улыбнулась я, – можно и чай попить.
Когда Матвеев вышел из номера, я подняла с пола пакет, который мы притащили из продуктового. Отыскала пожелтевший со временем пульт от кондиционера. А ведь когда-то он был белоснежным… И все здесь было новенькое и чистое.
Вернувшись в номер, Матвеев поставил на столик два заваренных чая. Я вытащила из пакета черный свежий хлеб, стукнула об столешницу жестяной банкой…
– Не знаю, есть ли тут нож, – начала я, – будем ломать хлеб руками.
– Уля, что это? – удивился Миша.
– Говорила же, что мы продолжим вечер ностальгии, – широко улыбнулась я. – Это килька в томате.
– Ты серьезно? – Матвеев негромко рассмеялся.
– Ага! – засмеялась я в ответ. – Ты ведь рассказывал, что в детстве ее любил… Только ты же знаешь, я такое не ем.
– Я тогда пока тоже не буду, – проговорил Миша, отодвигая от себя банку. – В знак солидарности, а то тебе завидно будет.
– Даже не сомневаюсь, – улыбнулась я.
– Хорошо, что у нее срок годности два года…
Мы снова переглянулись и засмеялись. Миша поднялся из-за стола, подошел ко мне и крепко обнял.
– Спасибо.
– За что? – негромко спросила я, обнимая его в ответ. – Ну подумаешь, килька в томате…
– За то, что отвлекаешь от плохого. Я уже месяц не слышал голоса брата.
– Он сейчас дома? – спросила я.
– Надеюсь. У него отдельное жилье. Отчим Леху не тронет. Все-таки это я
