в кино.
Он как-то просочился в мою жизнь. Ввинтился в неё штопором и не собирался исчезать.
У меня есть календарь – большой такой, на глянцевой бумаге. Собранные на пружинку двенадцать листов. Его на стену вешают, но я так и не нашла ему места. Зато приспособила для своих нужд. Каждый день ярко-оранжевым маркером я обводила дни календаря в овальную рамочку – завела такой ритуал. Отмечала дни, которые мы прожили с Ильёй вместе. Обводила овалом новую цифру и гладила пальцами старые. Я помнила всё. Каждую мелочь. А ритуал позволял мне вспоминать, не давал памяти забыть.
Когда он уйдёт, мне не будет больно. Я достану этот календарь и порадуюсь. Прокручу в голове каждую мелочь. Это не будет как с Витюшей: прожили вместе три года, а подобные дни – по пальцам пересчитать. Было, было и с бывшим хорошее, но если бы я вела подобный учёт, оранжевых дней оказалось бы гораздо меньше.
Илья умел дарить радость. В нём жил вечный источник энергии.
– Бабася звонила. Привет тебе передавала. Приглашала нас на выходные к себе. Говорит, Бехштейн скучает. Но ты ей не верь: этот чёрный гад умеет только энергию жрать, а тоскует наша бабуля. Давно цыплят под крыло не собирала. Съездим? Там она меньшего дракончика выторговала на день. Заодно отвоюем Ваньку, познакомим с Карамелькой.
– Конечно, съездим. И Ваньку заберём на время, – я стараюсь не млеть от его голоса. Но собраться в кучку – очень тяжело. Нинка права: я, кажется, влюбилась в Драконова. Или гормоны мои вконец взбесились: хотят этого самца и всё. По сторонам смотреть не желают. А от него прям пищат: встают на задние лапки, передние складывают умильно и пританцовывают в нетерпении, чтоб пищать от восторга, как только Илья меня касался. А трогал он меня много и часто. И просто так, и сложно. Никак не мог руки при себе удержать.
– Ты бы не мог э-э-э… немножко дистанцироваться? – спросила я в четверг. Илья захлопал глазами и расстроился. Обиделся. Лицо – замкнутая на десять амбарных замков маска. – Ты меня трогаешь, а я прям неадекватной становлюсь, – приходится объясняться. – У меня всё встаёт на тебя.
– Варь, у меня то же самое. Ничего не могу с собой поделать, – бормочет этот гад и лезет руками под резинку домашних брюк. – Ну, пожалуйста, не отталкивай меня. Если не хочешь, ничего не будет. Только дай мне потрогать тебя. Иначе ничего не смогу делать. Я должен тебя потрогать, потискать, прикоснуться.
Какой «ничего не будет»! Я только об этом и думаю, как слетевшая с тормозов резьба. Именно ещё и поэтому весна: Драконов щедро дарил чувственные радости. Неиссякаемая батарейка. Заводился с одного щелчка или взгляда. Нежный, сексуальный, умелый. Я ныряла в него как в прорубь – с головой.
Чтобы заняться любовью, его несложно было выдернуть из любого состояния. Стоило только намекнуть. Или подумать. Он бросал всё и увлечённо священнодействовал.
Я на работу ходила как сомнамбула. Дело даже не в том, что мне хотелось спать. Я окружающее воспринимала, словно через толстую мембрану. Не нервничала, не суетилась. Внешний мир никак на меня не влиял. Я могла только улыбаться и жмурить счастливые глаза. Обожравшаяся кошка. Сытая во всех отношениях. И на мне можно было выспаться, сорвать зло, потоптаться – отлетало в разные стороны.
– Вот что значит качественный секс и удовлетворённая женщина! – на всю улицу заявила Нинка, когда я поделилась с ней своим состоянием. – Я только за это готова твоего Драконова расцеловать! При Витюше ты нервная была и задёрганная. И вечно всем недовольная, как старая дева с климаксом.
– Что ты несёшь, Нин? Ну, явно преувеличиваешь, – не хочу и не могу согласиться с такой лестной характеристикой.
– Если и приврала, то совсем немного! – возражает она с пылом. – И не спорь! Мне со стороны виднее! И вообще – приходите к нам. Познакомим Драконова с Помпоном. Мужики пива выпьют, а мы наговоримся наконец-то. Мне надоело каждый раз тебя ловить, словно ты птица счастья.
Вот в этом месте мне не хотелось больше возражать. Я птица счастья – крылатая, довольная, радостная. Не имею понятия, что в птице особенного. Перья горят жаром или клюв золотой. Я только чувствую: внутри переливается радуга и хочется её расплескать щедро во все стороны, чтобы мир стал ярче, и люди добрее, улыбчивее.
– Варь, мы проспали! – скачет на одной ноге Илюха, пытаясь натянуть джинсы. – Вставай давай! Бабася нам голову снесёт!
И это суббота. Первый день каникул, между прочим. Натягиваю одеяло на голову и визжу, когда этот сумасшедший сдирает его с меня и, навалившись горячим телом, щекочет бесстыдно по рёбрам.
– Уйди! – хохочу. – Сдаюсь! Бабушка так бабушка!
– Поздно, Драконова. Ты попалась, – хрипит он низко и целует меня как сумасшедший.
Не знаю, что меня приводит в чувство: может, то, что он меня своей фамилией назвал. А может, вот эта поза: я снизу, а он сверху всем весом. Догадка пронзает неожиданно. Я отрываю его голову от себя и тычу пальцем в грудь.
– Ты! Это был ты!
– Что я? – теряется Илюха.
– Это ты тогда свалил меня в коридоре «Алых парусов»! Как я раньше не догадалась! Это ты меня там целовал, бабник ты бесстыдный! Ну, конечно! Ты и Тинку там потерял. Ты же говорил! Вот я дурочка! И варежки мои! Я же, наверное, там их посеяла, а не в такси, как думала.
– Варь, Варь, Варь, – Драконов наваливается ещё сильнее и обездвиживает мои руки. Я всё равно пытаюсь сопротивляться, хоть это и бесполезно.
Побрыкавшись ещё немного, сдуваю влажную прядь с глаз и начинаю смеяться.
– Ну, гад же, гад! Ещё и выпытал всё. Ржал небось как конь!
– Какой ржал, – вздыхает он и отпускает мои руки. Перекатывается и ложится рядом. – Я, знаешь ли, обижен был и оскорблён. Ты тут распиналась в любви к какому-то козлу, что тебя на полу прижал. Незнакомому, между прочим.
– Ревновал, – поправляю и улыбаюсь.
– И это тоже, но обиды было больше. Ты меня не узнала. Не вспомнила. Я прошёл мимо твоего сознания.
– Какой же ты дурак, Драконов, – вздыхаю и кладу голову ему
