периферии. Хотя я и предупреждал, что много времени и внимания уделить ей не смогу. Но некоторые люди слышат только то, что хотят услышать, пропуская мимо ушей все, что им не нравится. А потом удивляются: ну как так-то?
Отношения у нас были, мягко сказать, странными. С самого начала. Тот месяц, который Эля провела в Барселоне, мы драконили друг друга, словно соревновались, кто больше скажет всяких гадостей. Чем-то это напоминало начало того, что у нас было с Машкой, но все же отличалось. Машка бесила, однако под этим прятался жгучий интерес — хотя понял я это уже потом. Эля просто раздражала, как зудящая муха.
Но параллельно мы сливали друг другу все свои горести. Ничего приятного в этом не было и никакого облегчения не приносило. Как будто вытаскивали из себя, наматывая на локоть, разбухшего от слез паразита, а он все не кончался и не кончался. Причем я не слушал ее, а она — меня. Мы просто говорили, говорили, говорили, используя друг друга в качестве губки, равнодушно впитывающей все, что на нее льют. Собрали воду, отжали — и все, снова сухая. Из Элькиных страдалищ у меня в голове задержалось только то, что ее парень порвал с ней самым некрасивым образом, выложив в соцсетях фото с другой девушкой.
Она уехала, я начал учиться, мы стали переписываться, и в таком формате раздражение потихоньку улеглось. И так уж вышло, что это общение оказалось наиболее адекватным из всех. Отец был слишком занят, да и контакт наш за столько лет врозь почти сошел на нет. С мачехой отношения сложились ровно-нейтральные. Андрюха меня обожал, но все-таки ребенок в близкие друзья не годился. Одногруппники, все как на подбор, были ребятами сильно гикнутыми. Чересчур даже для меня — кого в школе считали конченым гиком. Случались у нас всякие тусовки, вечеринки, но близко я ни с кем не сошелся. Да, был еще Виктюх в сети. Виктюх — и его хронические жалобы на семейную жизнь, которая, не успев начаться, стремительно разваливалась. Легче было сыграть с ним партейку в Холдем, чем читать все это.
Сначала я заглядывал в Контакте на страницу к Маше, но там не появлялось ничего нового. Последний пост — наше общее селфи в глэмпинге, на берегу озера. Машку тогда еще укусил овод, всю пятку раздуло. Иногда тянуло написать ей, но… вспоминал тот последний вечер. И то, как она молча ушла.
Нет, что кончено — то кончено. Не сложилось, значит, надо идти дальше.
Так я говорил себе, а внутри все равно ныло и ныло.
Вот и получилось в результате, что болтовня с Элькой стала моей единственной отдушиной. И когда через год она снова прилетела в Барселону, я с удивлением понял, что рад ей. И не только это. Раньше она не вызывала у меня никаких эротических чувств. Даже когда крутилась под носом в микрокупальнике, выставляющем на всеобщее обозрение почти всю анатомию. Нет, какие-то непроизвольные шевеления вызывало, конечно, но думал я при этом вовсе не о ней. И все же год в стерильном воздержании, с подростковым перебором под одеялом, сыграл свою роль.
Все получилось как-то слишком обыденно, без волнения. Как будто оба знали, что рано или поздно это произойдет. Отец с мачехой и Андрюхой куда-то уехали, мы остались одни, сидели в гостиной и смотрели телик.
«Духота какая», — сказала Элька и сняла майку.
И хотя под ней был тот же лифчик от купальника, который я час назад видел на пляже, почему-то выбило предохранители.
Я трахнул ее тут же, на диване. Просто расстегнув шорты и задрав ей юбку. Хорошо хоть в последний момент вспомнил, что надо вытащить.
«А ты ничего так, — удивленно сказала она, вытирая с дивана улики влажной салфеткой. — Может, повторим в более комфортной обстановке? Только резинки купи, не стоит так рисковать».
Резинки я купил, и повторили мы это не раз и не два. Точнее, повторяли при каждой возможности. И было все это очень даже неплохо. Хотя крышу, как с Машкой, не сносило. Я больше не улетал куда-то на край вселенной. Ни разу. А когда Элька уехала, накрыло недоумением: черт, а что это вообще было-то?
Мы снова переписывались, в прежнем стебно-приятельском ключе, никак не касаясь того, что происходило между нами полтора месяца подряд. Потом у меня появилась девушка, испанка по имени Карла, горячая настолько, что я чувствовал себя с ней невинным мальчиком, которого совращает опытная женщина. Любовью никакой там и не пахло, но отношения эти захватили крепко.
Окончив двухгодичную программу, я решил не возвращаться в Питер. Там меня никто не ждал. Мать все так же жила со своим женатым Чубриным. Женька вышла замуж, и они с мужем усыновили трехлетнего мальчика. Маша? Ну она точно не ждала. Поэтому мы с Карлой поехали путешествовать по Европе.
Все было хорошо, пока в Румынии ее не склеил в баре какой-то цыган. Ему хватило пяти минут, когда я ходил в туалет. Она ушла с ним, а я поехал дальше — один. Было обидно, но не более того.
Элька в это лето не приезжала, и встретились мы только через год, когда я получил диплом бакалавра.
Глава 26
Глава 26
Маша
— Он женится, — я положила на тумбочку пакет с яблоками и виноградом.
— Кто? — не поняла Марго.
— Мирский. Евгеша сказала. Она была в ресторане на встрече. Лидка спросила о нем.
— И тебя это расстроило?
Она повернулась неуклюже, пытаясь лечь поудобнее. Живот был еще небольшим, но Марго жаловалась, что ей очень тяжело. Как будто мешок с кирпичами носит.
— Рит, что тебе вообще говорят? — я ушла от ответа. — Есть же какая-то причина, почему вот так все?
Акушерство и гинекологию мы изучали на четвертом курсе. Я была настроена на то, чтобы просто перешагнуть их, потому что даже проктологию и дерматологию представляла в качестве будущей специальности более для себя возможными. Почему-то все связанное с женской сферой и детьми пугало меня до тошноты. А на четвертом курсе была еще и педиатрия! Однако это изменилось в один момент.
Гинекологию нам читал профессор Чумак. Было ему уже хорошо за семьдесят, хотя выглядел он лет на десять моложе — стройный, подтянутый и даже в этом почтенном возрасте по-мужски интересный. О нем говорили, что в шестьдесят пять он женился на тридцатилетней администраторше из принадлежащей ему клиники, но
