навешает, годами будешь ею давиться и вспоминать, какой же ты все-таки была дурной.
Настя мастерски выводит меня на эмоции, несмотря на то что раньше ей редко, когда такое удавалось. Я теряю и без того хрупкое равновесие. Все внутри меня бурлит и взрывается от кипящей злости, ведь наша многолетняя дружба буквально висит на одном волоске. Еще немного и мы дойдем до точки невозврата.
— А что я должна была делать, по-твоему? Мне напомнить, что это ты притащила ее сюда! — отвечаю в попытке перетянуть одеяло на себя.
— Понимаю, в твоих глазах я сейчас кажусь подлой дрянью, ведь я поставила под сомнение нашу дружбу.
— А это разве не так?
— Нет. Своим подвигом, а я считаю, что это все-таки подвиг, я поставила на кон нашу дружбу в обмен на твое счастье. Да что же это такое, в конце концов? — Настя разводит руками и взывает к небесам. Тоже чересчур наиграно. — Должна же хоть одна из нас быть счастлива! Или ты не хочешь этого?
— Кто же не хочет, но при чем тут Бобби?
— Не нравится она мне, — выносит подруга вердикт, махнув рукой назад. — Ты видела с каким остервенением она порвала на куски бедное куриное крылышко? Это явный намек на войну. Она точно замышляет что-то.
— Что она может замышлять? — закатываю глаза.
Настя жмет плечами, берет из тарелки самую длинную фри, наставляет ее на меня, подобно пистолету. Прицеливается, сощурив один глаз, и только потом отправляет картошку в рот, прожевывает и отряхивает руки.
— Как вариант втереться в твое доверие, как втерлась в доверие Влада, и устранить тебя. Такая может устроить какую-нибудь подлянку, а ты и не заметишь. Ты сейчас легко поддаешься давлению, поэтому ни в коем случае не ведись! Не доверяй ей, ясно? Ни единому слову.
— Да с чего ты взяла? Ты видела ее вообще? Где я, а где она? Ей даже устранять меня не нужно, если уж на то пошло. Я самоустранилась.
— Вот именно, ты самоустранилась. Ты думаешь, что другие заслуживают намного больше счастья, чем ты. Ты недооцениваешь себя. Уж мне ли не знать, что ты всю жизнь живешь по принципу "я должна," а не "я хочу". "Я должна изолировать себя от Влада, чтобы не мешать Бобби вить из него веревки". "Я должна скрывать, что у нас есть дочь, и чувствовать себя при этом поганью". Но на самом деле за всем этим скрывается: "Я хочу быть с Владом, но боюсь, что он во второй раз разобьет мне сердце". "Я хочу рассказать ему о том, что у него есть прекрасная дочь, но боюсь, что он возненавидит меня за упущенное им время". Твои страхи — полная хрень! — орет она во весь голос, вынуждая меня сгорбиться от тяжести ее речей. — Все это не более, чем тупые отговорки! Мне больно на тебя смотреть. Ты превращаешься в зомби, а такие как Бобби пользуются твоим апатичным состоянием и забирают все то, что должно было стать твоим! Доходит или как?
Настя права.
Не зря я чувствую себя идиоткой, когда думаю, что поступаю порядочно или во благо себе.
— Это временно, — тяжко вздыхаю, роняю голову к груди. — Ты ведь тоже в такие периоды чувствуешь себя не лучшим образом.
— В какие это "такие" периоды?
— Когда у того, в кого ты влюблена, появляется более выигрышный вариант.
— Вот! Что я тебе говорю!? — громко произносит Настя. Она оглядывается на запертую дверь ванной комнаты, грудью наваливается на край стола и уже чуть тише продолжает: — Ты думаешь, что Влад не сможет относиться к тебе как раньше, ведь у него есть Бобби — королева красоты и грации, которая не отпустит его ни при каких обстоятельствах. А я тебе скажу, что ты ошибаешься. Это Бобби он никогда не полюбит так, как тебя. Так что зря ты списала себя со счетов. Я бы на твоем месте зубами вгрызлась в него. Потому что что-то мне подсказывает, наша забугорная королева совсем не та, за кого себя выдает. И я не просто так сейчас шушукаюсь с тобой. Я почти на сто процентов уверена, что она не только понимает русскую речь, но еще и шпарит по-нашему лучше любой школьной русички, — она снова оглядывается и нарочито громко выкрикивает: — Просто кое-кто думает, что вокруг нее собрались одни идиоты!
И тишина, длящаяся от силы секунды две. Затем в ванной включается вода. Мощный напор заглушает голос Бобби.
— Короче, ты пока переваривай, а я сейчас приду.
Настя приподнимается из-за стола, скрывается за углом, но уже через минуту она возвращается обратно, только уже держа в руках какой-то старый снимок.
Она кладет его на стол прямо возле меня и подносит палец, указывая на девочку лет восьми. На снимке помимо этой девочки еще с десяток разных ребятишек, наряженных в сценические костюмы, но Настя неслучайно делает акцент именно на смуглой девчонке, одетой как Пеппи Длинный чулок.
— В детстве я ходила в театральный кружок, — тихо говорит Настя, опершись на подоконник. — Это фото сделала моя мама в день защиты детей. Наш коллектив выступал в ДК, а помимо нас в тот день выступали еще и танцевальные группы из какой-то частной студии. В кадр попала только одна незнакомая мне девочка, но я запомнила ее. Такую грех не запомнить. Тебе никого она не напоминает? Нашу королеву красоты, например?
Холодным потом обливаюсь.
Неужели догадкам Насти находится подтверждение?
Присматриваюсь, стараясь сфокусироваться на этой девочке, но снимок довольно старый и порядком уже выцветший. Единственное, что я могу рассмотреть, так это ее полосатые чулки, пышные косички и цвет кожи, который несколько темнее, чем у остальных детей.
Нет, мне хочется верить Насте. Она — единственный человек, которому я могу доверять.
Но все это не поддается никакой логике.
Я не могу поверить, что Влад настолько просчитался, отдав предпочтение волку в овечьей шкуре. Не могу поверить, что за пять лет ему не удалось узнать ее истинное лицо.
— Должно быть, это простое совпадение. Почти двадцать лет прошло. Как ты можешь утверждать, что эта девочка и есть Бобби? Только основываясь на цвете кожи? Ты меня конечно прости, но не кажется ли, что этого слишком мало, чтобы обвинять человека во лжи? — откладываю снимок в сторонку.
Подруга раздосадовано качает головой. Ей больше нечего
