нежно сжимая ее руку, надеясь, что это ободрение, в котором она нуждается, чтобы открыться.
Ее губы приоткрываются, чтобы ответить, но прежде чем произносятся какие-либо слова, она снова закрывает их. Она двигает рукой, и ее глаза находят мои.
— Почему? Почему тебя это волнует?
Я пожимаю плечами. — Без причины. Но я здесь и готов выслушать.
От моего ответа между ее бровями образуется глубокая складка.
Она мне не доверяет, и я ее не виню. Но я готов приложить некоторые усилия, чтобы изменить это.
— Я не знаю, что я могу тебе сказать такого, о чем ты, вероятно, еще не догадался. Ты знаешь, где я выросла. Ты должен знать, каково там.
— Да, — соглашаюсь я.
— Моя жизнь состояла в том, чтобы уворачиваться от дилеров, сутенеров и всего, что было между ними. Противоположность вашей привилегированной жизни.
— У меня были недели, когда я выживала на заплесневелом хлебе и сомнительно мутной воде. Мама целыми днями не показывалась, даже когда я была слишком мала, чтобы меня оставляли одну.
— Почему твой отец не забрал тебя оттуда?
— Он не знал. Особенность моей мамы в том, что она мастер скрывать, какая она дрянь. Папа знал, что это было дерьмо, но она никогда не позволяла ему увидеть правду.
— Ты мог бы сказать ему.
— Ты думаешь, у нее не было рычагов давления на меня? — Она закатывает глаза так сильно, что, должно быть, это причиняет боль.
— Она шантажировала тебя? — Я предполагаю.
— В значительной степени. Я не чувствовала, что у меня был выбор. Я всегда ненавидела ее, но она моя мама, понимаешь? Это… это полный пиздец. Но я не хотела терять ее, независимо от того, в какое дерьмо она превратила мою жизнь.
— Я всегда надеялась, что ей станет лучше. Она пообещала мне это невероятное будущее, где она получит хорошую работу, вытащит нас из ада. Но, очевидно, все это было чушью собачьей.
— Ей там нравилось. Она могла бы получить свою дозу на каждом углу и найти парней, которые убедились бы, что она может позволить себе заплатить всем дилерам.
— Она обычно выкидывала фокусы, пока ты была там?
Горький смешок срывается с ее губ.
— Конечно, она это сделала.
Между нами воцаряется тишина. У меня миллион вопросов о ее жизни до того, как она появилась в Найтс-Ридж, но я проглатываю их, либо слишком боясь узнать правду, либо подозревая, что она даже не захочет отвечать.
И если бы она это сделала, я знаю, что это закончилось бы тем, что я убил бы ответственную за это женщину.
Однако мой главный вопрос… Действительно ли Эмми так же ненадежна, как и ее мать, или ее мать бросает ее под автобус?
Я хочу сказать, что это последнее. Но, как говорится, яблоко от яблони недалеко падает.
Просто посмотри на меня и моего отца. Две горошины в стручке. Он обучил меня быть его идеальным солдатом, его идеальным наследником. Кто сказал, что Кора не сделала то же самое с Эмми?
Потому что она не так уж хорошо врет, — говорит тихий голосок.
— Она причинила тебе боль? Они когда-нибудь причиняли тебе боль? — спрашиваю я в конце, желая знать, есть ли на свете еще какой-нибудь ублюдок, которому нужно преподать урок.
— Почему, что бы ты с этим сделал?
— Убил бы их, — выплевываю я, не сбиваясь с ритма.
Ее глаза расширяются от шока, губы открываются и закрываются, поскольку она не может найти ответа.
В конце концов, она просто качает головой.
— Возможно, большую часть своего детства я был невежественна, но все вокруг меня знали, кем был мой отец. Кем был мой дедушка. К счастью, никто не поднял на меня руку.
— Хорошо, — говорю я, хотя не могу избавиться от чувства легкого разочарования. Как лучше заставить ее доверять мне, чем убить того, кто причинил ей зло? — Как ты думаешь, куда она ушла? — Я рискнул спросить.
Она пожимает плечами. — Сбежала со своим сутенером? Ее дилером? Мертвая где-нибудь в канаве? Кто, черт возьми, знает? Где бы она ни была, она явно забыла, что я когда-либо существовала.
— Я уверен, что это неправда, — шепчу я. Ее мать не забыла ее, потому что пытается свалить на нее свои преступления.
Блядь. Я действительно надеюсь, что Эмми не замешана во всем этом.
Этого не может быть. Она просто, блядь, не может быть.
— Тео? — В конце концов произносит она. Прошло так много времени, что я начал задаваться вопросом, не заснула ли она.
— Да?
— Ты можешь быть честен со мной хоть раз?
— Я могу попробовать.
— Почему ты на самом деле здесь? Почему ты на самом деле пробирался ночью в мою спальню и наблюдал, как я сплю, и… — Она замолкает, заставляя меня задуматься, поняла ли она, чем я занимаюсь. Ну, кроме слежки за ней, конечно.
— Потому что я должен, — честно отвечаю я.
Ее брови морщатся.
— Потому что находиться где-то еще кажется неправильным.
— Эт…
— Мне жаль твою маму, Эм. Ты заслуживаешь лучшего.
Обхватив ее подбородок, я снова прижимаюсь губами к ее губам, чтобы повторить попытку поцелуя.
На этот раз, когда я раздвигаю ее губы и облизываю ее язык, она не пугается. Вместо этого она наклоняется ко мне, обхватывая руками мою спину и придвигая нас ближе друг к другу.
Это самый болезненный вид ада, потому что я этого не заслуживаю. Все это.
В тот момент, когда я прихожу в себя на следующее утро и понимаю, что меня не держат крепко, как перед тем, как я заснула, я протягиваю руку, пытаясь найти его. Только меня встречает холодная, пустая кровать.
— Черт, — выдыхаю я, перекатываясь на кровать, подавляя разочарование, которое угрожает поглотить меня.
Я знала, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Если бы я не помнила, как его губы касались моих, я бы сказала, что все это мне приснилось.
Но я знаю, что это не так.
Поднося палец к своим все еще опухшим от поцелуя губам, я помню каждую секунду.
То, как он так нежно прижимался ко мне, слова, которые он шептал мне на ухо, говоря мне, что я заслуживаю большего, чем то, что дала мне мама, что я стою большего.
Было странно слышать эти слова из его уст. И не только потому, что я не думаю, что я когда-либо слышала, чтобы кто-нибудь говорил мне это раньше, но они так расходились со всем, что он когда-либо говорил мне.
Какая-то часть меня не хочет
