за ней. Поначалу вообще было сложно – она не спала ночами. А я не знал, как ее убедить…
– Я тоже. Соскучилась. Очень. Мат, я…
– М-м-м… – потираю соски подушечками пальцев. Оттягиваю. Все же удивительно, зачем таким крохотным штучкам настолько обширный пьедестал. Но меня ее грудь дико заводит. Поворачиваю к себе.
– Погоди…
– Ну что?
Кажется, или они стали еще более темными и… воспаленными будто?
– У тебя кто-то есть?
Мои брови взлетают вверх.
– Ты совсем ебнулась? Откуда вообще в твоей голове такое?
– Господи, да мы не трахались…
– Потому что я трахался с работой, – не даю ей закончить. – Эй, детка, ну ты чего?
А у нее ведь слезы на глазах! И губа дрожит…
– Не знаю. Я стала такой мнительной… А ты как будто отдалился и…
Это так не похоже на Аню, что я даже на мгновение теряюсь. Слезы, сопли… Претензии эти идиотские. Кладу ее руку себе на щеку. Веду по красивому камню на пальце.
– Извини, малыш. Ты права. Я действительно заработался. Но ведь это все для тебя. И для детей, наших детей, понимаешь? Чтобы быть уверенным в будущем.
– Ну и что? – чуть истерично всхлипывает она. – Ты уверен?
– Более чем. Можем хоть сейчас начинать, – провоцирую, зная, что она непременно пойдет на попятный. Уверенный в том, что мне еще придется не раз убеждать, что мы на самом деле готовы к родительству. Настолько осознанному родительству, каким оно только может быть. Такая уж моя женщина.
– Ч-что начинать?
– Детей делать. Я тебя хочу так, что яйца звенят, ты разве не слышишь?
Веду по животу, проникаю под резинку трикотажных брюк, а там все… влажно, сочно, и-де-аль-но. А сам бедрами веду туда-сюда, будто и впрямь надеюсь высечь тот самый звук. Аня истерично смеется. Всхлипывает. Со стоном нанизывается на пальцы. И эти звуки до того стремительно сменяют друг друга, что я не сразу разбираю ее «уже».
– М-м-м?
– Уже сделали. Я беременна, Мат. В последнее время у меня было столько работы, что я просто забыла сделать новый укол.
Ошалело моргаю. Взгляд бегает по любимому лицу. Я… Я тупо не могу этому поверить. А она плачет! Так горько, что страшно становится.
– И? Ты рыдаешь чего? Не хочешь, что ли? Рано? – сиплю я, не совсем понимая, что делать, если она согласится с моими предположениями.
– Нет! Что ты… Это от облегчения, наверное. Я так давно тебе хотела это сказать.
– А почему не говорила?
Я все еще в шоке. И правда не нахожу ответов.
– Ты был занят. А я хотела… завладеть твоим вниманием полностью в этот момент. Это же так… важно. Это ребенок, Мат. Наш первенец. Думаю, папа там… – задирает подбородок к небу, – с ума сходит от счастья. А ты? Ты рад? По твоему лицу ничего не понять!
– Конечно, – я откашливаюсь, проклиная собственное косноязычие и тормознутый темперамент. – Боже, Ань, конечно… Я… люблю тебя. Вас.
Чувствую, как подкашиваются ноги. Медленно оседаю. Доходит и впрямь как до жирафа. Обхватываю руками башку, согнув руки в локтях. Сижу так пару секунд, выныриваю. Подтягиваю Аню к себе. Есть в моей долговязости один несомненный плюс. Тот, что стоил всех насмешек в детстве и всех оскорблений – сидя на коленях, я нахожусь аккурат напротив ее живота.
Поднимаю футболку. Сдергиваю штаны вниз и принимаюсь с жадностью целовать позолоченную солнцем кожу. Аня зарывается пальцами мне в волосы. Смотрит, улыбается, плачет.
– Люблю, – поцелуй. – Люблю, – еще один. И так сто тысяч раз. – Надо маме рассказать, как думаешь?
– Потом!
– А сейчас что? – придуриваюсь простачком я.
– Ты знаешь! – ухмыляется Аня, маня меня в дом пальцем.
Шведов, герой книги «А я тебя да»
