— Гарольд, я работаю в больнице, поэтому миссис Дельвеккио-Шварц обратилась ко мне. Я пришла, чтобы помочь вам, и давайте без глупостей, хорошо? Вы не можете мочиться, верно?
Его лицо исказилось, он прикрыл живот обеими руками, согнул спину и мелко задрожал, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом наконец кивнул.
— И давно это продолжается?
— Три недели, — простонал он.
— Три! Ох, Гарольд, почему же вы молчали? Почему не сходили к врачу?
В ответ он разрыдался. Плотина рухнула, но источник слез иссяк: из его глаз, как из выжатого лимона, выкатилось лишь несколько мутных слезинок.
Я повернулась к Пэппи:
— Надо немедленно везти его в Винни.
Несмотря на боль, Гарольд взвился как кобра.
— Не поеду в Сент-Винсент! Там католики!
— Тогда мы доставим вас в Сиднейскую больницу, — решила я. — Как только вам вставят катетер, станет гораздо легче. Еще будете удивляться, почему так долго мучили себя!
Представив себе Гарольда с катетером, миссис Дельвеккио-Шварц снова прыснула и зажала рот ладонью. Я обратилась к ней:
— Может, выйдете пока отсюда? И займитесь делом! Найдите старые полотенца на случай, если ему понадобятся в дороге, а потом вызовите такси. Живее!
Советуя Гарольду не бояться, но придерживая его с двух сторон, мы с Пэппи поставили его на ноги. От боли он не мог распрямиться и все держался обеими руками за низ живота. К тому времени, как мы доползли до прихожей, у дома уже ждало такси.
Младший стажер и сестра в Сиднейской больнице вытаращили глаза, узнав, что стряслось с Гарольдом.
— Три недели! — бестактно воскликнул стажер, но под нашими взглядами смущенно умолк.
Дождавшись, когда Гарольда усадили в коляску и увезли, мы покинули больницу и на Бельвью-Хилле успели на трамвай.
— За него возьмутся всерьез, — сказала Пэппи, когда мы нашли свободные места. — Дома он не появится, пока не познакомится с цистоскопом, капельницей и так далее.
— Значит, по-твоему, все не настолько плохо, — заключила я.
— Слишком уж хорошо он выглядит. Цвет лица не изменился, а боль причиняет только растянутый мочевой пузырь. Ты же видела, на что похожи пациенты с болезнями почек, мочекаменной болезнью или раком органов таза. Да, у него электролитный дисбаланс, но органических поражений скорее всего нет.
Ах, Пэппи, почему бы тебе не заняться общей практикой вместо психиатрии! Но высказать пожелание я не осмелилась.
Впервые я была избавлена от Гарольда, а тревога только усилилась. Чутье подсказывало мне, что этот и без того склонный к подавлению чувств человек стремительно скатывается к полной депрессии. Ему мало запоров, боль и унижения на него не действуют, и он дошел до удерживания в организме мочи. Остается лишь один шаг: прекращение самой жизни. Какого черта миссис Дельвеккио-Шварц потешалась над ним! Если она не научится владеть собой, рано или поздно Гарольд сведет счеты с жизнью. Хорошо, если не попытается прихватить на тот свет Джим, Пэппи или меня. Но разве можно вразумить порождение стихий вроде миссис Дельвеккио-Шварц? Она сама себе закон. Поразительная мудрость, бездна глупости. А если Гарольд кончит самоубийством, его бывшая любовница будет безутешна. Почему она не разглядела этого в картах? Ведь все же ясно, все на виду! Гарольд и Десятка Мечей. Гибель Дома.
10 декабря 1960 года
Сегодня я пригласила Тоби на обед, и он пришел. По утрам в субботу он закупает всякую мелочь для постройки хижины, приезжая ради этого в Сидней, потому что только здесь в «Нок и Керби» продается то, что ему нужно.
— Суббота все равно пропала, так что перекуси, а потом успеешь на поезд, — рассудила я.
В меню были пастушья запеканка с тунцом и грибами под соусом из свежего майорана, картофельное пюре, в которое я не пожалела сливочного масла и молотого розового перца, салат, заправленный маслом из грецких орехов, смешанным с водой и старым, выдохшимся уксусом.
— Если не разучишься готовить, я женюсь на тебе, как только прославлюсь, — пообещал Тоби с полным ртом. — Это же объедение!
— Стало быть, мне нечего бояться: вряд ли ты прославишься при жизни, — улыбнулась я. — Стряпня — увлекательное занятие, но я ни за что не соглашусь каждый день торчать у плиты, как моя мама.
— Ручаюсь, ей нравится.
Тоби пересел в кресло напротив Марселины, которой всегда доставались от него лишь гримасы.
— Только потому, что ей приятно видеть своих мужчин сытыми, — парировала я. — Меню у нее небогатое: мясо с картошкой, рыба с картошкой, жареная баранья нога, тушеная баранина, острые колбаски, бараньи отбивные в сухарях, отварные креветки, а затем все по новой. Кстати, почему ты не любишь мою красавицу Марселину?
— Зверям не место в доме.
— О-о, типичный фермер! Если собака плохо сторожит стадо, ее надо пристрелить.
— Куда проще влить в ухо отраву, — возразил Тоби. — Надежное средство, действует мгновенно.
— Циник. — Я присела в кресло рядом с кошкой.
— Поневоле станешь циником, если у тебя ничего не выходит, и не от случая к случаю, а всегда.
— Она тебя еще оценит, Тоби, я точно знаю, — посочувствовала я.
— Ты о чем? — удивился он.
Я растерялась.
— Ты же знаешь!
— Откуда мне. Объясни.
— Я говорю о Пэппи.
У Тоби отвисла челюсть.
— О Пэппи?
— Само собой, болван ты этакий!
— Но с какой стати Пэппи оценивать меня? — продолжал хмуриться Тоби.
— Хватит уже! Даже если тебе кажется, что ты ловко маскируешься, Тоби, не надо быть гением, чтобы понять: ты любишь Пэппи.
— Само собой, люблю, — согласился он, — но я в нее не влюблен. Ты, наверное, пошутила, Харриет.
— Нет, влюблен! — растерялась я.
Его глаза налились кровью.
— Вранье.
— Нет уж, Тоби, не увиливай! Я же видела боль в твоих глазах, ты меня не обманешь.
— Знаете, мисс Перселл, — быстро поднявшись, сказал он, — если хотите, можете и дальше считать себя современной женщиной, но на самом деле вы слепая, глупая, лишенная логики и эгоистичная!
Нанеся этот удар, он вышел, а я осталась сидеть с Марселиной на коленях и гадать, что на меня нашло.
С Домом что-то случилось, я чувствовала это, и Тоби стал еще одним симптомом. Из миссис Дельвеккио-Шварц лишнего слова не вытянешь, она не желает рассказывать ни о Доме, ни о себе, а Гарольд после возвращения из больницы снова числится в ее любимцах. Наверное, он даже не заметил, что она над ним смеялась, — так ему было больно. В Сиднейской больнице его направили к психиатру, а Гарольд оскорбился и укатил домой.
