— Все, — объявила она, откладывая пистолет на потрепанное кухонное полотенце. Выпрямившись, она осторожно подняла стекло, держа его между большим и указательным пальцами, и спросила: — Что думаешь?
Уокер ничего не ответил, лишь уставился на поделку.
— Слишком слащаво? — спросила Лекси, и краем глаза Тай заметил, что она повернула голову, и почувствовал на себе ее взгляд, но не мог оторвать глаз от сердца. — Я имею в виду сердце… не похоже на меня. Или на тебя. Но я подумала, что могла бы выгравировать на стекле по углам какие-нибудь закорючки, а по центру сердца написать: «Тай и Лекси, Лас-Вегас» и, возможно, дату нашей свадьбы. А сверху припаять крючок. У меня есть розовая тесьма и присоска для стекол, можно прикрепить на окно над кухонной раковиной. — Лекси замолчала и, когда Тай по-прежнему ничего не ответил, пробормотала: — Не уверена, что сердце из лепестков роз подходит к черным столешницам и кремовым шкафам твоей кухни…
Она говорила что-то еще, но он ее не слышал.
Он думал о Тае и Лекси.
Острие снова пронзило левую сторону груди.
— Твоей кухни, — наконец, произнес он.
— Что? — тихо спросила она, и он перевел взгляд с ее руки к ее глазам.
— Твоей кухни, детка. Кухня твоя; так что делай, как тебе хочется.
Он увидел, как в ее глазах вспыхнуло удивление, потом ее красивое лицо смягчилось, и ему понравилось и то, и другое, но второе нравилось ему больше.
— Они из твоего букета, — тихо заметил Тай, и она кивнула.
— Я злилась на тебя, но не настолько, чтобы не оставить несколько роз. — Она помолчала, потом добавила: — То есть восемь.
Он почувствовал, как напряжение в левой части груди ослабло.
Затем обхватил пальцами ее шею и скользнул ими вверх, запутавшись в ее волосах, волосах, которые он ощущал на своей коже, когда они скользили по ней, волосах, которые накрывали его бедра, пока она работала над его членом. Волосах, которых он не так давно мечтал коснуться, и представлял какими они будут на ощупь, и его фантазии не шли ни в какое сравнение с реальностью.
Черт, он любил ее волосы.
Но этого он ей не сказал. А также не сказал, что вещь, которую она сделала, была красивой и не только потому, что она смотрелась чудесно, но и из-за слов, что она сказала, и из-за того, что сделана она была из цветов ее букета.
Вместо этого Тай наклонился и легонько ее поцеловал.
— Надо принять душ и переодеться, а потом поедем, — пробормотал он.
Отпустив Лекси, Тай направился к лестнице, думая о ее словах: «То есть восемь».
Она отвернулась от него, когда он повел себя как мудак, но не ушла.
И не уйдет никогда.
Он добрался до верхнего этажа, чувствуя, как сдавливает левую часть груди.
Но, принимая душ, зная, что Лекси ждет его на кухне внизу, готовая отправится с ним на ужин, он успокоился.
*****
Уокер лежал на спине, головой к изголовью кровати, а обнаженное тело жены использовал в качестве подушки.
Лекси скользила пальцем по широким завиткам и узорам татуировки, покрывавшей его левую руку от предплечья вверх, частично затрагивая шею, и проходя через грудную клетку с левой стороны. Положение ее тела не позволяло пальцам блуждать вниз по той части, где чернила покрывали левую сторону пресса до середины, изгибаясь по боку и спине, а затем встречаясь с рисунком, извивающимся на плече, — тату тянулось практически до паха, верхней части бедра и вдоль поясницы.
— Много чернил, — прошептала она, не отрывая глаз от пальца.
— Ага, — согласился он, потому что так оно и было. Потребовалось пять сеансов, чтобы завершить работу, и она обошлась ему в хренову тучу денег.
Лекси посмотрела ему в лицо.
— Что это?
— Маори, — ответил Тай, и она моргнула.
— Что?
— Маори, — повторил он. — Коренные жители Новой Зеландии, — пояснил Тай.
— Я знаю, кто такие маори, но откуда у тебя их тату? В тебе течет кровь маори?
Он покачал головой.
— Не кровь.
Когда он больше ничего не сказал, Лекси спросила:
— Что она означает?
Он обхватил ее за талию, бесцельно скользя пальцами по нежной коже ее бедра.
Когда он заговорил, то остановился и накрыл ее бедро ладонью.
— Недалеко от дома, где я вырос, в пятнадцати минутах езды на велосипеде, в хижине в горной глуши жил маори. Старый засранец со скверным характером, но в основном он вел себя так потому, что городские дети знали, что он жил там один, не часто наведывался в город, не был общительным, и эти дети полагали, что издеваться над ним — очень круто. Я был одним из таких детей. Ездил в горы и устраивал старикану всякое дерьмо, а потом он поймал меня, затащил в свою хижину и надрал зад. Мне было восемь. Ему на вид казалось — лет восемьсот. И все же, он, не колеблясь, надрал мне зад.
— О, боже, — прошептала она, и ее палец тоже остановился, и вся пятерня прижалась к его плечу.
— Нет, Лекс, как только он мне всыпал, то тут же заговорил со мной. Такого со мной никогда не бывало. Мой отец без колебаний шлепал меня, но не находил времени поговорить о дерьме, что я делал неправильно, и о том, как взять себя в руки. У него было время поднять на меня за руку, но не было времени научить чему-то. Туку таким не был.
— Туку?
— Да, Туку. Так его звали. После этого я обнаружил, что таскаюсь туда на велосипеде не для того, чтобы устроить ему пакость, а потому, что он показал, что ему на меня не насрать. Я не ошибся. Ему было не насрать. Он не придавал этому большого значения, но в следующий мой приезд, уделил мне свое время, составил мне компанию, а когда я продолжил приезжать, поделился своей мудростью. Поэтому я часто ошивался там. Он жил в этой стране, потому что женился на белой женщине, американке, приехал сюда, чтобы быть с ней, чтобы она могла быть со своим народом. Приехав сюда, она прожила достаточно долго, чтобы забеременеть и умереть при родах. Ребенок тоже умер. Он любил ее, а потеряв, слетел с катушек, поэтому уединился в своей хижине, жил, дышал, ел, работал, но, в остальном, жизнь отняла у него единственно хорошее, что у него было, и забрала то прекрасное, что они создали вместе. Он не мог справиться с этим.
— Как ужасно, — тихо сказала она.
— Да, — согласился Уокер, потому что так оно и было, а зная Туку четырнадцать лет, это было более ужасно, потому что этот человек такого не заслуживал. Даже близко.
— Значит, он взял тебя под свое крыло?
Уокер кивнул.
— Я часто приезжал туда, когда только мог. Делал там уроки, потому что, когда Туку понял, что я продолжу к нему приходить, то заставил брать домашнее задание с собой. Он научил меня держать молоток. Научил пользоваться дрелью. Научил менять масло, чинить тормоза и сцепление. Он учил меня, что любой человек, который чего-то стоит, много работает и делает это своими руками. Он был мастером своего дела. Мог исправить что угодно. И хотя среди тех, кто мог позволить себе его услуги, были адвокаты, биржевые брокеры, он не испытывал к ним никакого уважения. Он просто делал свое дело, имел на все свое мнение, и учил меня, что человек должен иметь свою точку зрения, придерживаться ее, но сохранять непредвзятость. В Новой Зеландии он был художником, продолжил заниматься этим и здесь. Так он зарабатывал себе на жизнь. Он подарил мне рисунок. Вот он. — Тай поднял левую руку, затем опустил ее обратно на кровать. — После его смерти, я набил его на себя. Сразу же после похорон направился с его рисунком прямиком в тату-салон.
— Значит, он был твоей Эллой, — прошептала она, в ее голосе зазвучали светлые нотки.
Ее свет ярко озарял ее и Уокера, потому что она была права.
— Да, он был моей Эллой.
— Значит, это Туку достучался до моего Тая.
Моего Тая.
Моего Тая.
Иисусе. Бл*ть.
Господи.
Два слова. Всего два слова. До этого момента Уокер понятия не имел, что два слова могут значить так чертовски много. Он никогда никому не принадлежал. Ни человеку, ни месту. Никогда не думал, что ему этого хочется.
