Я наконец закрыла кран и сняла с хромированного сушителя полотенце. Хорошо, что есть Лешка. Я не знаю, как сейчас без него бы жила.
— Я думал ты утонула там, — проворчал Леха, распаковывая пакет с контейнерами из доставки, — садись. Траву твою тебе заказал, нормально?
— Это не трава, — я вскрыла упаковку греческого салата, — там еще сыр и маслины.
— Трава, — припечатал Леха, — если что, мясо на двоих.
— Спасибо.
— Дина заезжала днем, испекла кекс, будешь? С яблоками?
— Шарлотку? Да, наверное.
— Шура? — Лешка отложил вилку, — С тобой нормально все?
— Не очень, — призналась я, — надо как-то жить дальше, а у меня сейчас даже дома нет.
— Оставайся у меня.
— Нет, Леш, спасибо. В Луговом опасно, конечно, но еще есть Сережина квартира, вряд ли его родители будут против.
— Чтоб каждый день в этой квартире на стену лезть? Ты туда даже зайти сразу не смогла.
— Лёш…
— Хватит, Шур. Оставайся, да и не вожу я никого, че ты преувеличиваешь всегда, как будто у меня не хата, а бордель?
— Почему — бордель? Просто ты гостеприимный, а я люблю тишину.
— Тишина тебя добьет. Нельзя тебе тишину.
— Андрея выписывают скоро, если что к нему переберусь, ему кто-то помогать пока должен.
— Тебе самой пока кто-то помогать должен. Шурка, ты не вывезешь.
— Вывезу. Я всегда справляюсь.
— Ты уже не вывозишь. Дурака не валяй, дай тебе помочь. Ты сильная, ты охренеть какая сильная, но тебе нужна пауза.
— Тылы и сильное плечо?
— Плечо у меня здоровое, тылы не дам!
— Иди ты, — я не удержалась и улыбнулась, — Леш, я ценю, что ты помогаешь и поддерживаешь, но в тягость…
Леха недослушал, с грохотом отодвинул стул и поднялся настолько быстро, насколько позволял его гипс.
— Значит так, — он оперся руками на стол и в голосе проскочили нотки очень похожие на дядю Игоря, — я тут не в благородство играю и не из вежливости тебе такие предложения делаю. Тягость-шмягость, придумала тоже! Если бы я не хотел и не мог, я бы молчал в тряпку и срать я хотел, что обо мне люди подумают, поняла? Если я говорю, переезжай пока ко мне, я буду тебе помогать, значит я этого хочу и я это могу.
— Лешик, сядь. Я поняла. Давай пока попробуем. Выбора у меня, похоже, нет.
— Сразу бы так, — Лешка подтянул назад стул и сел, — посуду не мой, иди ложись лучше.
От такого предложения я не стала отказываться. В Лешкиной двушке я заняла диван, не смотря на все возражения и благородные Лехины порывы. Надо бы этот диван расстелить, но как же лень… Ничего не случится, если я минут десять полежу, а потом займусь диваном.
Конечно, ничем я не занялась, а почти сразу отключилась, как только положила голову на подушку.
Сквозь сон услышала, как прихромал Леха, но открыть глаза не смогла — веки никак не хотели размыкаться.
Неумело и неуклюже друг накрыл меня одеялом. Медведь он и есть медведь, но есть в этом что-то очень ценное и трогательное.
* * *
Две недели прошло. Потом ещё две. Ничего не менялось. Как я пережила это время я не буду говорить — слишком сложно. Сергея я перевезла вовремя, потому что потом его состояние резко ухудшилось и транспортировать бы было нельзя.
Весь месяц я искала врача, хоть какого-то, который бы дал утешительный прогноз или предложил решение. Но, максимум, что мне предлагали, это дождаться стабильного состояния и вывезти Сергея в Штаты, Израиль, Германию, Швецию… Вариантов была масса, но прямо здесь и сейчас никто ничего не обещал и не мог. А время уходило.
За этот месяц выписали Андрея, Дашка вернулась из лагеря и отправилась на свой первый курс, а у Лешки срослась нога и он сокрушался, что поганая погода не дала ему закрыть мотосезон.
А ещё у нас появилась Лиза. Та самая Лиза, которой я когда-то звонила, а Дашка считала козой. По иронии судьбы, работала Лиза в той самой клинике, где сейчас лежал Сергей. И надо признать, она нам здорово помогла, потому что я действительно не справлялась со всеми делами, а Лиза ухаживала за Андреем, в свои дежурства следила за санитарками, чтобы все сделали как надо и искала ключики к Дашке. Мы и сдружились на почве того, что Лиза попросила у меня совета, как задобрить будущую золовку. Что эти нежные отношения с Андреем у них кончатся свадьбой я вообще не сомневалась.
Я не могла пожелать другу более подходящей девушки. Спокойная, тихая, рассудительная Лиза была очень похожа на Андрюшку. Я украдкой подглядывала за их отношениями, когда заезжала в гости и от всей души была рада за Андрея.
Про Надю мы старались не говорить. Это оказалось внезапно просто — был человек в твоей жизни и его не стало — будто ластиком стерли, и никто о нем не помнит.
Когда исполнился ровно месяц, как Сережа в коме, мне позвонил нотариус.
— Лишина Александра Алексеевна?
— Да.
— Меня зовут Яков Михайлович Ясенев. Я нотариус Сергея Георгиевича Топольского.
— Я не совсем понимаю…
— Сергей Георгиевич просил вам кое-что передать. Вам удобно подъехать сегодня?
— В течении часа устроит? — спросила я, посмотрев на часы.
Нотариальная контора была в тихом центре, в старом доме с высокими потолками и широкими каменными лестницами.
— Александра Алексеевна, — поднявшийся мне на встречу из-за массивного дубового стола мужчина не спрашивал, а утверждал.
— Да, а как вы…
— У Сергея всегда был хороший вкус на женщин.
— Странный комплимент, — я села и почти утонула в мягком кресле.
— Теряю сноровку. Александра Алексеевна, вот, — он подвинул ко мне два конверта — один толстый, второй совсем тонкий и бархатную коробочку.
— Вы знаете, что там, — кивнула я на конверты.
— Сергей говорил, что в письме все объяснит, это в том, что поменьше, но если хотите, я могу на словах.
— Хочу. Я действительно не понимаю, что происходит.
— Сергей приехал месяц назад, в попыхах, очень быстро, спросил меня, можно ли оформить одновременно завещание и что-то на случай недееспособности. Я предложил доверенность. Собственно, в этом конверте они и есть — на машину, на песни и на половину студии.
— А я тут при чем?
— Доверенности на вас.
Меня как пыльным мешком ударили. На меня?
— Я уже сказал, есть еще завещание. Вообще это нарушение, но Сергей разрешил вам сказать, если спросите — там мало что отличается. Квартира и счета родителям, машина и интеллектуальная собственность вам.
— Почему он так решил?
— Не знаю — нотариус развел руками, — возможно, в письме есть объяснение.
Я взяла тонкий конверт, распечатала, развернула сложенный вдвое лист бумаги и поняла, что здесь читать не смогу. Не при чужом человеке.
— Вы меня извините, но, — я поднялась.
— Конечно-конечно. Если что-то будет нужно, звоните, я подскажу.
Выйдя из конторы, я положила конверты и коробочку на пассажирское сидение и в нерешительности постояла у машины. Мне нужно было побыть одной. Я почти уверенна, что это письмо ударит по всем больным местам и мне нужно это пережить одной. Если я буду плакать, я хочу делать это искренне, без чужого сочувствия.
Подумала, открыла бардачок и переложила в карман плаща связку ключей от Сережиной квартиры. Не знаю, правильно ли я поступаю, но мне кажется, что так будет лучше.
По дороге пришлось заехать в супермаркет, потому что у Топольского никогда нет ничего кроме коньяка, а я совсем не уверенна, что смогу отважиться на это письмо без наркоза.
Квартира была пустой и осиротевшей. Ничего в ней не изменилось, все вещи на своих местах, вот, даже толстовка так и осталась лежать на спинке кресла — никто не убрал, но что-то, что делала ее домом, исчезло.
Сергей делал ее домом, вот и все. А теперь это просто кирпичная коробка с его вещами.
Я прошла на кухню, поставила на стол купленную по дороге бутылку виски, достала из шкафа низкий бокал.
Сейчас мне будет больно. Очень больно. Но это как с свидание с ним — короткое, неполноценное, но свидание. И на трезвую голову я этого не переживу — буду рыдать до хрипоты, пока не перестану соображать от боли и отчаяния.
