— Ты была такой сладкой и спелой, как прекрасный плод, твой алый рот пламенел, а янтарные волосы были похожи на шелк. Ты смотрела на меня словно в каком-то испуге, и все мое тело изнывало от желания овладеть тобой. Я был в ужасе и намеренно заставлял себя думать о тебе самое плохое. Я хотел, чтобы ты оказалась злонамеренной и порочной, чтобы я мог заставить тебя страдать, потому что я все больше влюблялся в тебя.
Ее руки сильнее обняли его.
— Я всячески проигрывал в голове план, как заточу тебя здесь и, воспользовавшись простым законом притяжения полов, заманю тебя в постель и утолю свой голод настолько, что весь твой вид будет мне противен. Но оказалось, что ты совсем неопытна: ведь даже закоренелый преступник не может краснеть по заказу. Я сказал себе, что даже у террористов есть моральный кодекс, и часто довольно жесткий, что безопасность Стефани превыше всего, чтобы защитить ее, оправданны любые средства.
Он прижался щекой к ее волосам, и глаза его потемнели.
— Но я понял, что не смогу так просто взять тебя, не проявляя к тебе уважения и заботы.
— Мне кажется, ты все это проявил как раз тогда, когда вышвыривал меня отсюда. После ночи нашей любви, — тихо сказала она.
Гримаса презрения к самому себе исказила его лицо.
— Я не мог поверить, что все это происходит со мной. У меня были и другие женщины, правда не так много, как об этом писали в газетах, и, хотя мне было хорошо с ними в постели, это не могло сравниться с тем взрывом чувств, который пережили мы. Твое шелковистое тело горело как в огне, откликалось на каждое мое прикосновение; оно было податливым, страстным и щедрым, и я понял, что я пропал. Но ты вдобавок оказалась еще и сестрой Стефани, вот почему ты согласилась поехать со мной, прийти ко мне в дом, вот почему ты улыбалась мне и заставляла смеяться меня — все только потому, что ты хотела увидеть Стефани. Мои мысли были в полном смятении.
Он замолчал и поцеловал ее так властно и с такой страстью, что она радостно уступила его ненасытному, жадному рту.
— Я уже тогда знала, что люблю тебя, — прошептала она, оторвавшись от его губ. — Я тоже была в полном смятении — ты держался так холодно, так сдержанно, а потом мы любили друг друга, и это было так, словно мы сгорали на костре нашей страсти. Мы уже не владели собой. И тогда всплыли все мои дурацкие комплексы. Но почему ты предложил мне деньги?
Губы его скривились в презрительной усмешке.
— Мне удалось убедить себя, что ты спала со мной только для того, чтобы снова увидеть Стефани.
— Несколько странный способ для того, чтобы продлить знакомство, ты не находишь? — Голос ее звучал очень сухо, и он невольно засмеялся.
— Любовь моя, но к тому времени я уже знал, что значит лежать в твоих объятиях, владеть твоим ласковым, манящим к себе телом и сгорать в нем от дикой, ненасытной страсти. Да, то, как я повел себя потом, было действительно чудовищно! Я предложил тебе деньги, и ты швырнула их мне в лицо. Признаться, это был тот ответ, на который я в глубине души надеялся.
— Тогда почему?..
Он снова криво ухмыльнулся.
— Я же говорю тебе, что я ничего не соображал. Обладать тобой было для меня все равно что найти чашу Грааля, прикоснуться к радуге, оказаться в раю; это было то, что я хотел и не надеялся найти, но меня мучили угрызения совести. Ты оказалась девушкой, и, хотя мысль о том, что брак — это единственное возможное для нас решение, еще не посетила меня тогда, я стал придумывать разные способы, которыми я смог бы навечно приковать тебя к себе. Но мне было нужно время подумать, время, чтобы побыть одному, чтобы не ощущать в крови этого бушующего пожара, который вспыхивал всякий раз, как только я смотрел на тебя. И мне кажется, тебе это было тоже необходимо. Я прав?
Она нехотя кивнула, и глаза ее подернулись влажной пеленой, когда она вспомнила бесконечные дни и недели, проведенные вдали от него.
— Да, но как же мне тебя не хватало, как я скучала по тебе. Мне хотелось умереть.
— Я понимаю, — сказал он. Рот его мучительно изогнулся, и она вдруг поймала в его взгляде отблеск того адского огня. — Поверь, я не хотел так легко сдаваться. Я смотрел на самых красивых женщин мира, но не хотел ни одной из них. Когда я понял, что пройдет какое-то время и я сдамся и приползу к тебе, готовый молить о прощении, это было горькое открытие.
Он невесело улыбнулся.
— Забавно, не правда ли? Как видишь, я не особенно приятная личность. Если ты хотела найти прекрасного принца, тебе следовало остановить свой выбор на ком-нибудь другом. Когда во мне бушуют страсти, я не владею собой.
— Так же, как и я, — сказала она. — Вот откуда этот страх. Я боюсь… боюсь потерять контроль над собой. Подчиниться другому и потерять себя.
— Это происходит с нами со всеми, — тихо произнес он, с пронзительной нежностью целуя ее закрытые глаза. — А почему ты решила сообщить мне, что ты беременна?
— Потому что мой ребенок — это часть тебя. Ты имеешь право знать о нем. Так же как и он имеет право знать, кто его отец. Но я позвонила тебе, потому что умирала без тебя.
Он кивнул, ласково касаясь губами ее бровей, мягких и шелковистых, как оперение голубки. Это прикосновение пронзило всю ее — от кончиков губ и затылка до бедер.
— Я знаю, любовь моя. Я был счастлив, когда ты позвонила. Я подумал, что наконец смогу заявить о своих правах на тебя и при этом не поступлюсь своей гордостью. Будь проклята моя гордость! А потом я прилетел за тобой, и ты решительно и твердо заявила мне, что не собираешься выходить за меня замуж. — Он поцеловал ее, сначала резко и грубо, а потом с удивительной нежностью. — Я потерял рассудок. Я еще никогда не испытывал такой… такой ярости, такой боли. Я думал только о том, что люблю тебя и безумно хочу тебя, а ты не испытываешь ко мне ничего подобного. Я хотел, чтобы ты узнала такую же боль, какую ты причинила мне. Я был как безумный.
Она вздрогнула, вспомнив, с каким холодным прагматизмом он говорил с ней о своих матримониальных планах.
— Но я любила тебя, — произнесла она, уткнувшись ему в грудь. — Я только никак не могла подумать, что ты любишь меня. Мне казалось, что ты вообще не способен любить. Какие только глупые мысли не приходили мне в голову. Я считала, что, раз ты так чудовищно богат, ты должен отличаться от других… ты совсем другой…
— Но я же человек, Кэндис. И когда мне делают больно, я страдаю.
Она кивнула и смущенно потупила взгляд.
— Да, я хотела сделать тебе больно.
— Ты добилась своего, но ты имела на это полное право. Я пережил самые прекрасные мгновения в своей жизни, но из-за того, что я так испугался себя, я превратил все это в фарс. Поэтому я сам заслужил того, чтобы немного пострадать. — Он снова поцеловал ее, и поцелуй его был таким долгим и сладким, что сердце ее готово было выскочить из груди.
