"Ну и что?" — задаю себе вопрос. Так и так я должна была уехать, и эта мысль вовсе не пугала меня. Неужели успела приручиться? Впрочем, и приручаться не надо было. Бориса я знаю много лет, по крайней мере, десять из них мы проходили в один класс. Он всегда был мне родным, и если мы снова встретимся еще через десять лет и даже больше, он не перестанет быть родным. Время ничего не значит в таких отношениях. Однако из этого не следует, что без разницы, рядом этот человек или вдали. Вот сейчас я поняла, как важно мне почувствовать его физически: прислониться, прижаться к груди, опереться на его руку, поцеловать… Может, это последний дар Бога в моей женской судьбе?..
— Ты чего ревешь? — услышала я голос сестры.
Она вошла, открыв дверь своим ключом.
— А ты почему так рано?
— Начальник уехал, я решила сбежать пораньше. Представляешь, на работе говорят, что мой Сереженька подрался с тестем, тот ножом пропорол ему ногу!
Да, нравы здесь первобытные.
— Он в больнице? — спрашиваю.
Ленка швырнула сумки на кухонный стол и плюхнулась на табурет.
— Ой, не знаю. Когда бабы болтали, я сделала вид, что не интересуюсь. Мы же договорились: он все решает сам. Нарешал! Что делать-то теперь?
— Ждать, — отвечаю я, а сама думаю о своем. Что мне-то делать?
— Они там друг друга совсем поубивают. Я тебе говорила, это еще та семейка!
Мы занялись приготовлением обеда, решив: если Сережа не объявится сегодня или завтра, будем его искать.
— Ну, а ты чего ревела? — повторила Ленка свой вопрос.
Пришлось все рассказать. Ленка с интересом выслушала меня и сделала свои выводы:
— Ну, конечно, Аня, он же мужчина видный, бабы сами, наверное, липнут к нему. Что ж он столько времени без женщины жил? Наверняка кто-нибудь есть. Да вот и тебя взять. Ты уедешь, а ему что, бобылем жить? Нет, такой мужчина одиноким не останется. У нас ведь мужиков, которые не спились совсем, раз-два и обчелся.
Она права, и мне возразить нечем. Вспомнилась шуточка от "Русского радио": "Любовь, конечно, пьянит, но водка дешевле". И еще: "Так хочется любви, а ты опять с бутылкой!"
— Я билет взяла, — сообщаю. — Через два дня уезжаю.
— И куда спешишь? — недовольна сестра.
— Пора.
После обеда решила зайти в школу, она в двух шагах. Стою на пороге и чувствую волнение. Все то же, но и не то. Целое крыло пристроено. Хожу по знакомым коридорам и чувствую, что боюсь встретить Юрия Евгеньевича или Нинушку. Почему боюсь? Наверное, не хочу видеть, как они постарели. Юрий Евгеньевич на пенсии, но продолжает преподавать. Здесь ли он? Я не стала искать специально, да и занятия в школе, кажется, уже закончились, почти никого не видно в классах. Прошлась по новому крылу, осмотрела аудитории, кабинеты.
Остаться здесь, преподавать в родной школе литературу, мелькнула вдруг мысль. Мама давно уже зовет меня назад. Будь я одна — может быть, но дети… Они никогда не согласятся уехать из Москвы. Из Москвы не уезжают.
Я вспомнила одного студента, с которым нас связывало подобие дружбы. Женька был симпатичным московским мальчиком, воспитанным мамой и бабушкой. На много лет вперед его жизнь была расписана и спланирована: университет, подходящая работа, денежная, хоть и не по специальности. В девятнадцать лет он уже имел все: квартиру, машину, поездки за границу, девушку. А вот на мир он смотрел тоскливыми глазами смертельно уставшего человека. Я рядом с ним чувствовала себя глупой энтузиасткой. Женька цеплялся за меня, как за соломинку утопающий, а я не знала, чем ему помочь. Тоска поразила его в самое сердце: не к чему стремиться, все есть, жизнь решена. Но в ней не было самого главного — одухотворяющего начала. Я советовала ему читать или изменить привычный образ жизни, сорваться и куда-нибудь уехать. Выслушав меня, Женька тяжело вздохнул и безнадежно изрек:
— Куда? Из Москвы не уезжают.
Я уверена до сих пор, что жизнь надо начинать с дороги, но по нынешним временам это, конечно, отжившая романтика. Через год Женька окончил университет, продолжая служить в фирме, куда определился еще студентом, женился, родил сына и успокоился. Должно быть, повзрослел, это нормально.
По инерции вспомнился еще один юноша совсем другого поколения, моего. Я первый год жила в Москве и часто встречала его в автобусе. Мы не были знакомы, никогда не разговаривали, но с любопытством поглядывали друг на друга. Однажды он заговорил. Наша беседа началась на остановке автобуса, мы ее продолжили в пути и потом еще долго стояли у метро. Это было только однажды, но запомнилось крепко. Юноша был мне ровесник, но казался юным стариком. Он говорил о скуке и предсказуемости жизни, о продажности всего в мире, об отсутствии идеалов. Возможно, для конца семидесятых это вполне закономерные настроения, но я-то еще не растратила свой романтический энтузиазм, вывезенный из родного поселка! Я спорила с доморощенным Онегиным весело, задорно. Он с большим интересом, даже каким-то изумлением слушал меня и к концу разговора, если не согласился со мной, но зауважал за мою убежденность и веру в лучшее будущее и прекрасное назначение человека. С усмешкой скорее одобрительной, нежели саркастичной, мой оппонент заметил:
— С такими, как ты, только коммунизм строить.
Меня удивил такой вывод: ну при чем здесь коммунизм? Но важно было то, что его пессимистическая теория после встречи со мной теряла цельность. Она не рассыпалась, но поколебалась изрядно. Ему было интересно слушать меня, а главное — он поверил в мою искренность. Ох и дура же я была. Конечно, с такими, как я была тогда, только и остается, что коммунизм строить! А чем я лучше сейчас?
Все это вспомнилось здесь, в стенах школы, которая воспитала меня в идеалах дружества и служения, соборности, если хотите. У Женьки этого не было, очевидно, да и у того несчастного юноши, который излил душу совершенно чужому человеку…
Навестив маму, я вернулась домой и застала сестру повеселевшей: Сережа ей позвонил. Он прячется у кого-то, взял больничный, лечит ногу. Уверяет, что ничего серьезного. Приходить не велел, обещал сам появиться, когда это будет безопасно. Только мы сели посмотреть душераздирающую мелодраму под названием "Волчица", как в дверь постучали. Вопросительно взглянув на меня, Ленка пошла открывать. Я невольно встрепенулась, ожидая чего-то. А вдруг?.. Вернулась Ленка с кислой миной:
— Мой бывший явился. Я с ним не разговариваю, если хочешь, выйди к нему, он на кухне. Саша так тебя ждал, хотел с тобой обсудить наши отношения. Думает, ты ему поможешь.
Я тяжело вздохнула и поплелась на кухню. Саша скорбно сидел на краешке табуретки и смотрел в стол. Я предложила ему чаю, он с готовностью согласился, сохраняя все то же трагическое выражение. Саша был бы вполне привлекательным мужчиной, если бы не лицо давно пьющего человека. Он рукастый, прекрасный автомеханик, человек с шукшинской изюминкой. Однако он сделал свой выбор и потерял Ленку, как бы не скорбел по этому поводу и не раскаивался. Впрочем, немного поговорив с Сашей, я поняла, что его вполне устраивало двоеженство, и, как большинство мужчин, он не видел в этом ничего особенного. Котлеты отдельно, а мухи отдельно. Главное, что его хватало на две семьи, во всех смыслах. И чем, собственно, я могла ему помочь? Ленка уже все решила. Я так и объяснила Саше.
