— Сгущаю, — согласился Борис. — Я сам долго был таким. Насмотрелся на пьянь да нищету, после армии слово себе дал: мои ни в чем не будут нуждаться! Слово сдержал, только себя потерял незаметно… Марат однажды мне сказал: "Жлобом ты стал, Боря". И прав был, а я ему чуть морду не набил. Одно остановило: пьяный он был в задницу.
У меня защипало глаза.
— Поедем завтра на кладбище, а? — прошу я. — Иначе так и не побываю у Марата…
Зилов согласно кивает:
— Поедем, обязательно.
Я обнимаю его плечи, целую в затылок, как ребенка, и Борис затихает.
— Теперь я с тобой, — шепчу ему на ухо.
— Останься, — вдруг просит он. — Не уезжай.
Это запретная тема. Мне нечем ему ответить.
— Мы же договорились, что не будем об этом! — шутливо возмущаюсь я.
— Ну, хотя бы сегодня ты не уйдешь?..
В эту ночь мы особенно нежны друг с другом. Я не могу налюбоваться на его сильное мускулистое тело, по-прежнему напоминающее статую Давида. Он играет моими волосами, путаясь в них и тихо смеясь. Прерывая поцелуи, мы вспоминаем юность и шутливо бранимся.
— Какой ты был глупый, Борька! Не мог догадаться, что я умираю по тебе.
— Догадывался. Но ты вспомни: то тебя какой-то москвич-стройотрядовец провожает…
— Ой, а я и забыла!
— …то ты без конца танцуешь с Юркой из параллельного. А в Читу поехали, там опять возле тебя какой-то тип трется. И этого армяшку вспомни! Жаль, не убил его!
— Однако ты кровожадный! Я тоже могла бы припомнить тебе кое-что.
— Что? Ну что?
Не отвечая, я вдыхаю любимый запах его чистого тела и спрашиваю совсем не к месту:
— Интересно, а где ты здесь моешься? Условий вроде бы никаких.
— К брату хожу в душ, а в баню — к знакомым.
Я целую руки, обнимающие меня, губы, по-юношески пухлые. Кажется, годы его совсем не изменили. Или я его вижу прежним мальчишкой? Или он только сейчас так помолодел и похорошел?
— Почему ты тогда меня не остановил, позволил уехать?
Зилов ласково водит пальцами по моему голому плечу:
— Ну, скажи, только честно: если бы я попросил тебя тогда остаться, ты бы осталась?
Я подумала и ответила:
— Нет.
— Вот именно.
Мы помолчали, переполненные нежностью, потом я заговорила вновь:
— А тебе хотелось бы повидать Сашку Колобкова?
— Конечно. Надо его найти.
Я подняла голову и заглянула ему в глаза:
— Ой, найди, а?
— Он тебя очень любил…
— Почему в прошедшем времени? Ты меня не пугай!
Он сильно прижимает меня к себе:
— Ну что ты, как можно…
Наконец, он уснул, а я продолжаю гладить его по голове. Надо уходить, а хочется навсегда остаться здесь, возле Зилова, и состариться с ним. Если он видит меня прежними глазами и говорит, что я не изменилась за четверть века, то и стареть рядом с ним не страшно. Он, как и я, просто не будет видеть этого.
— Зилов, — шепчу я, не надеясь быть услышанной, — случилось невозможное: мне кажется, я тебя люблю.
— Знаю, — совершенно трезвым голосом отвечает он. — Иначе и быть не может.
И он снова засыпает, как ни в чем не бывало.
Мне пора. Я осторожно выбираюсь из постели, собираю разбросанные шмотки, наспех одеваюсь и выскакиваю наружу, где уже занимается заря. Перед тем, как выйти, оглядываюсь на спящего Бориса, и непонятная тоска сжимает мне сердце. Мне вдруг показалось, что все лучшее позади, и что это последняя наша счастливая ночь.
Сестра не удивилась, обнаружив меня утром в постели. Теперь у меня был свой ключ, и я могла возвращаться, когда захочу. Проснувшись вместе с Ленкой, я уже не могла сомкнуть глаз, переживая мысленно события ночи. Потом вдруг вспомнила, что мы не договорились с Борисом, когда едем на кладбище, и вскочила с постели. Бежать снова к нему? Глупо, все сразу увидят, опять доложат жене. Бывшей жене. Ждать? Чего? Надо было хотя бы записку написать, теперь ведь изведусь.
Чтобы отвлечься, я решаю сходить на рынок, купить к обеду продуктов. У самого входа наталкиваюсь на бабусю, торгующую круглыми, золотисто-коричневыми палочками "серы". Это такая сибирская жвачка, страшно полезная: ее варят из сосновой смолы. Говорят, спасает от цинги. В детстве мы не мыслили жизни без "серы", как теперь дети потребляют какую-нибудь сладкую жевательную резинку. Я-то думала, теперь, когда изобилие всякой вкусной жвачки, "серу" уже не варят, и надо же, довелось еще увидеть. Я покупаю одну палочку, откусываю кусочек и начинаю жевать ароматную, ставшую мягкой массу. Конечно, она не такая вкусная, как резинка, но в ней есть и запах сосновых иголок, и свежесть хвойного леса. Однако если долго ее жевать, то она меняет цвет на красный, начинает рассыпаться и горчить. Фу! Невольно искривив рот, я вспомнила, что кроме "серы", мы еще жевали вар, тот самый, строительный. И находили же в этом удовольствие!
Зайдя в крытый павильон, я купила рыбы, колбасы и овощей, подумала, идти в "Забайкалье" или нет. Надо попрощаться с Нинкой Журавлевой. Так мы и не купили блузку и не сходили в Бизнес-клуб…
Увидев меня, Нинка приветливо улыбнулась:
— Выберешь что-нибудь? Посмотри, вчера привезла новый товар. Тебе, наверное, нужно сейчас.
Не знаю, что Нинка имела в виду, но у меня пропало желание что-нибудь смотреть. Сделав вид, что спешу, я попрощалась с подругой детства. Уже одиннадцать, а я почему-то решила, что если Борис приедет за мной, то именно в одиннадцать, как договаривались раньше. И подойдя к дому, я сразу увидела фиолетовую "Ниву", которая сигналила на весь двор. Подбежав к дверце, я бросила:
— Сейчас, только продукты оставлю дома.
Борис догнал меня у подъезда и без слов отнял сумки. Мы молча поднялись в квартиру, я рассовала продукты по полкам холодильника, повернулась, чтобы выйти из кухни. Борис стоял в дверях, загородив дорогу. Он показался мне необыкновенно красивым, волнующим в своем сером свитере грубой вязки, с трогательными веснушками на носу. В голубых глазах его плясали лукавые чертики:
— Почему ты опять убежала от меня?
Я смутилась, не зная, что сказать. Чтобы уйти от ответа, ткнулась лбом в его твердый подбородок.
— Ты что, меня стесняешься? — неуверенно усмехнулся он.
Когда мы усаживались в машину, кругом, как мне показалось, были толпы зевак. Я нервничала и торопила Зилова. Он сел за руль, повернул ключ зажигания и повторил уже без вопросительной интонации:
— Ты меня стесняешься.
— Нет, что ты! — пыталась я разуверить Бориса, но голос мой звучал фальшиво, и Боря это сразу почувствовал. Он внимательно посмотрел на меня, затем прикурил сигарету, и мы поехали.
Как мне объяснить, что это не стеснение, а почти суеверный страх, боязнь чужого вмешательства, недоброго завистливого взгляда. Хочется сохранить в чистоте то чудо, что выпало нам…
