Однако они не могли продержаться долго, и желание затмило их. Поэтому я начал бороться и трахать каждого движущегося человека. Я дошел до такого жесткого насилия, которое бывает только в фильмах про снафф.
Но секс был лишь временным решением. Пластырем. Обезболивающее, которое теряло свой эффект вскоре после окончания акта. А иногда и во время.
Я терял интерес, и единственная причина, по которой я продолжал трахаться, заключалась в том, чтобы все закончилось, надеясь и разочаровываясь в бездарной разрядке.
Часто секс надоедал мне до слез, даже с кнутом, кляпом и веревками.
Часто я обходился без него неделями, потому что хлопоты и драма, связанные с поиском подходящей для траха дырки, того не стоили.
И только в ту ночь на утесе я испытал самую сильную и быструю разрядку за... целую вечность.
Я решил, что трах будет более приятным, но я не знал, что это приведет меня на неизвестную территорию. У меня достаточно хорошие навыки дедукции, чтобы понять, насколько сильно Глиндон меня заводит, даже не пытаясь — до сих пор не могу точно определить, почему, — но влечение, несомненно, есть.
Но чего я не осознавал, так это уровня разрядки, которую я могу получить с ней. Это похоже на тот первый раз, когда я разрезал мышей и увидел, что у них внутри. Это кайф обладания чьей-то жизнью между пальцами. В буквальном смысле.
Я мог бы одним движением руки перерезать ее хрупкое горло и отправить ее в другую вселенную. Но вместо того, чтобы бороться, как обычно, она сдалась и даже пришла благодаря этому.
Глиндон поверила мне, что я не сломаю ей шею.
Ей не следовало этого делать. Я обычно не душу голыми руками, потому что даже я не доверяю своей собственной силе или жажде крови. Мои демоны могут взять верх в любой момент и заставить меня случайно убить кого-нибудь. И тогда возникнут проблемы со скрытием преступления и бла-бла-бла.
Контроль импульсов — моя сильная сторона, но это было не так, когда я был внутри этой гребаной девчонки. Мои импульсы вышли из-под контроля, и я знаю это, потому что я подумывал задушить ее до смерти, пока она разваливалась на моем члене.
Но она сделала кое-что.
То, что я обычно не позволяю, потому что это разрушает мой контроль. Глиндон, кажущияся невинной, абсолютно невежественным кроликом, прикоснулась ко мне.
Снова и снова.
И, блядь, снова и снова.
Сначала она была нерешительной, дрожала, как хрупкий листок, но стоило мне позволить ей хоть дюйм, как она становилась смелой и брала милю.
Ее ладони были на моей груди, шее и по всему лицу. Она не переставала прикасаться ко мне, пока я целовал ее, кусал ее губы и пробовал на вкус ее кровь.
Она не переставала прикасаться ко мне, прижиматься ко мне, впрыскивать свой яд в мои вены, пока я не стал дышать только ее возбуждением и ее гребаными фруктовыми духами.
Я выпускаю длинную струйку дыма, наклоняю голову, когда она переворачивается на спину, слегка раздвинув ноги. Ее розовая киска находится на виду, выполняя какой-то бессловесный талисман, чтобы притянуть меня ближе.
Мысль о том, что кто-то, кроме меня, видит ее в такой позе, сжимает мои мышцы, вызывая потребность в насилии.
Моя кровь закипает при воспоминании о том, как Гарет коснулся ее губ, прижался к ней, попробовал ее на вкус, прежде чем у меня появился шанс.
Может быть, мне стоит вывести его из строя, в конце концов, сбить с него спесь. Или, может быть, мне нужно сыграть на его бесполезной гордости и хрупком гребаном эго, чтобы он больше не думал о том, чтобы прикоснуться к тому, что принадлежит мне.
Мысль о насилии проносится по всему моему организму, я докуриваю сигарету и медленно поднимаюсь со стула.
Теперь я должен отметить, что дискомфорт от моего стояка доставляет хлопоты, но мне удается подавить желание ворваться в ее киску.
Если бы это был кто-то другой, мне было бы похуй — вообще-то, я бы не хотел их сразу после того, как трахнул их.
Но по какой-то причине я не хочу причинять ей еще больше боли... пока. Она умоляла меня притормозить, плакала в подушку и говорила мне своим сладким голоском, что больше не может этого вынести.
И хотя это заводило меня и заставляло ее кончать больше раз, чем любой из нас может сосчитать, я, вероятно, толкнул ее за пределы ее возможностей.
Я сажусь на колени у края кровати и хватаю ее за лодыжки, подталкивая ее к себе.
Низкий стон срывается с ее губ, но она не двигается, когда я закидываю ее ноги себе на плечи.
Подушечки моих пальцев нежно впиваются в плоть ее ног, раздвигая их, прежде чем я облизываю внутреннюю поверхность ее бедра.
Я привел ее в порядок раньше. Опять же, то, чего я обычно не делаю, но я хотел сделать это для нее, но все же есть немного ее засохшей крови. Так что я слизываю и это тоже, мой язык наслаждается вкусом ее возбуждения.
Вид моей спермы, смешанной с ее соками, наполняет меня неистовым чувством собственничества, и я скольжу от ее щели к отверстию ее влагалища.
Стоны Глиндон эхом разносятся в воздухе, а маленькие пальчики запутываются в моих волосах. Я поднимаю голову, и, конечно же, ее глаза все еще закрыты, но ее сиськи поднимаются и опускаются в усиленном ритме. Одного вида ее набухших розовых сосков достаточно, чтобы мне захотелось ее трахнуть.
Я оставляю эту мысль на другой день и дразню ее складки свободными пальцами. Она выгибает спину, ее температура повышается. Когда я чувствую, что она близко, я засовываю свой язык в ее отверстие.
Глиндон дергается в моих объятиях и хнычет. Мои движения становятся более контролируемыми, когда я вхожу и выхожу из ее отверстия, трахая ее языком, как будто мой член глубоко внутри нее. Затем я съедаю ее до тех пор, пока она не начинает дрожать, а ее пальцы не дергают меня за волосы.
Когда я чувствую, что волна спадает, я поднимаю голову и встречаюсь с ее полуоткрытыми глазами.
— О, Боже мой, — выдыхает она.
— Правильно, твой бог. Поклоняйся моему алтарю, детка.
Я облизываю губы, демонстративно высовывая язык, чтобы поймать каждую каплю ее пьянящего возбуждения. Мне никогда не нравилось есть киску, но я мог бы наслаждаться ее киской целую гребаную вечность.
— Ты наконец-то проснулась, солнышко. Мне стало скучно. Хотя шоу обнаженной натуры было приятным развлечением. Я уже упоминал, что мне нравится, когда ты голая? Но только для меня, потому что, если кто-нибудь еще увидит тебя голой, у нас на руках будет убийство, и это будет просто трагично и сложно.
Ее живот и сиськи все еще поднимаются и опускаются в нерегулярном ритме, когда она глотает.
— Ты... не сделал этого.
— Что? Совершал убийство? Пока нет, но мой брат считает, что это вопрос времени, а не «если».
— Я серьезно. — Она пытается оттолкнуться, но моя хватка на ее бедрах удерживает ее на месте. — Ты только что набросился на меня, пока я спала?
Улыбка приподнимает мои губы.
— Ты не могла бы так уснуть, если бы кончила мне на язык. Кроме того, я сказал тебе, что твой отвратительный, красивый рот заводит меня, так что, если ты не в настроении для двадцатого раунда, тебе следует немного сдержаться.
Пунцовый румянец покрывает ее щеки, и она поворачивает голову в сторону, ее пальцы впиваются в простыни. Затем, поскольку ей нравится провоцировать меня ради спортивного интереса, она снова пытается вырвать свою ногу из моей хватки.
— Не делай этого. — Я ущипнул ее за клитор, и она ахнула, звук подействовал на меня сильнее, чем следовало бы. — Если ты снова попытаешься отстраниться от меня, это только разозлит меня.
— О, мне очень жаль. Должна ли я радоваться тому, что ты прикасаешься ко мне? Устроить вечеринку или что-то в этом роде?
— Осторожно, — моя челюсть сжимается.
— Или что? Ты трахнешь меня? — Она фыркает. — Ты уже избавился от девственности.
— Это только начало, а не конец, детка. — Я позволяю ее ногам упасть на матрас и ползу по ее телу, пока моя грудь не накрывает ее. Затем, понимая, что я, вероятно, раздавлю ее, я переворачиваю нас так, что моя спина соприкасается с матрасом, и она оказывается на мне сверху.
