воды с ресниц. Взгляд был замкнутым. Разговора не избежать и мы заранее знали, что ничем хорошим он не кончится.
— Давай, если хочешь.
— Я хочу? — переспросила я. — А тебе все равно? Андрей, меня вчера прооперировали… Мне нельзя было уходить из больницы.
— Я все купил. Мне дали выписку, сказали, чем тебя лечить. Если что, я найду врача. Я же нашел его в прошлый раз, так, Лена?
Он обернулся. Его задело, что я сомневаюсь. А я многое успела обдумать на больничной койке. Эта нелегкая ночь была самой трудной из всех, когда я принимала решение.
— Ты нам никто, — заявила я.
Андрей прищурился, складывая руки на голой груди. Я отвернулась, не знаю, что со мной, Андрей никогда не давал мне повода, но я его испугалась. Испугалась этих прищуренных глаз. Только не замолчала: поздно уже молчать.
— По документам ты нам никто. Если со мной что-то случится, как с этой внематочной, и меня не станет, Аня попадет в детский дом. Ты в розыске!
Эту фразу я выплюнула, словно кусок расплавленного олова. Она меня обжигала.
— Если со мной что-то случится, тебе не отдадут ребенка. Даже если захочешь забрать, не сможешь. Она останется сиротой. У нее даже шанса не будет на нормальную жизнь.
Он опустил взгляд: круглыми глазами Аня таращилась на отца.
Затем дочка увидела солнечных зайчиков на кухне, и смело пошагала туда. Я отпустила, когда она дернула ручкой. Смотрела, как дочка, не подозревая, о чем мы говорим, преследует солнечные блики, и сердце обливалось кровью.
Мы снова встретились взглядами. Я старалась смотреть жестко, хотя мне хотелось рыдать. Я его любила, правда любила, и видела, что он это знает и ему плохо.
Андрей не спорил — молчал.
— Ты слышишь?
— Я тебя понял, — сказал он. — Не продолжай. Я тебя понял, Лена.
Он отвернулся, туда, где Аня играла на полу солнечной кухни. Пока солнечной. Скоро похолодает, затем зима, а с ней — хандра и депрессия. Если вчера не показалось, он сказал, что меня любит. И кажется, его пришибленный, незлой взгляд, несмотря на все мои слова, говорит именно об этом.
Не выдержав, я подошла и прижалась щекой к его груди. Несмотря на обиды, непонимание и интрижку. Просто потому, что еще могу обнять.
— Что с ней будет, а? — прошептала я, и тихо расплакалась, цепляясь скрюченными пальцами за Андрея.
Ему нечего было ответить. Я видела: он хотел, просто не мог.
— Ты права. Абсолютно права, Лена. Она этого не заслуживает.
Андрей
Как он устал от женских слез.
От ее слез. Они напоминали, что он бессилен, скован по рукам и ногам, что у них нет будущего — такого, как она ждет. У него нет. Но он покорно обнимал ее и ждал, что она успокоится, пока в кармане джинсов не завибрировал телефон.
— Да.
— Андрей, — раздался холодный голос Глодова. — Что происходит?
Этого звонка он ждал. Отстранив Лену, вышел с кухни, оставив плакать ее в одиночестве, и присматривать за дочкой.
Вышел на крыльцо, чтобы поговорить без свидетелей.
— О чем ты?
Андрей закурил, неторопливо выпуская дым, и с интересом слушал, как Глодова ломает от тихого бешенства.
— О том, что произошло в больнице. Куда ты увез семью?
— В безопасное место, — он затянулся. — А в чем дело?
— Охранник сказал, возник конфликт.
— Ничего не было.
— Ты зря это сделал. Семья будет отвлекать тебя от работы. Твоя жена больна. Куда ты их увез?
Андрей усмехнулся: интересные вопросы.
— Не твое дело, — еще одна затяжка. — Ситуация с Исаевым мне не нравится, так лучше для всех. Мне спокойней. Он раскололся? Что говорит Руслан?
Глодов несколько секунд бешено дышал в трубку. Андрей знал, что охранник из больницы доложит начальнику. Но не думал, что Глодов так откровенно покажет злость, что Андрей стал недосягаем.
Значит, правильно сделал, что вывел их из-под удара.
— Так что с Русланом? Он допросил Исаева?
— Поговоришь с ним сам. Когда тебя ждать?
— Скоро, — бодро кивнул Андрей и растоптал окурок. — Пока.
Прежде чем войти в дом, взглянул в окно: вытерев слезы, Лена весело разговаривала с дочкой. Жаль ее. Как жаль. Хорошая она. Верная жена. То, что она сказала о дочери — чистая правда. Болезненная, жгучая, как свинец, который льют под веки — она слепит и не дает дышать.
Он им никто.
Потому и Дину бросил. Бросил всех и все.
А вот эту козявку бросить жалко. Он смотрел, как играет дочь. Забавная, добрая еще девочка, как все маленькие, это потом их жизнь обтачивает, кого сильней, кого мягче. Кого совсем беспощадно. Вырастет наверняка красавицей. А кем она вырастет, если Лена умрет, где? Из родни вроде тетка у нее была и все. Но с теткой все уже — он им документы поменял, даже по архивам не восстановят, кто настоящая родня.
Случись с ней что — попадет в дом малютки. Повезет, если нормальные люди удочерят, а если нет?
Это непривычное беспокойство о будущем дочери вгрызалось все сильней. Была бы семья у нее, как у Дины… У той родители были, ее мудак, бабла в семье хватает, дети там сиротами не останутся… А Лена? Что происходит с детьми, попавшими туда, кем они вырастают, он отлично знал.
Лена начала плакать, как только он появился в кухне, и отвернулась.
— Мне нужно уехать, если что, звони, — кивает, а сама ревет. Андрей подошел и прошептал, вынудив ее обернуться. — Не плачь…
Сгибом пальца снял грустную слезинку со щеки. Ласково улыбнулся. Вспомнил Лену во время их короткого романа, какой веселой и нежной она была. Ей жизнь уже испохабил, испохабит и дочери.
У нее были большие, влажные глаза.
— Я с тобой согласен. Я сделаю так, чтобы она не осталась одна, если с тобой что-нибудь случится.
— А с тобой?
Он хотел бы что-то сказать, да только рот открыл, пока пальцем вел по Лениной щеке.
— Пойду собираться.
Пока забивал патроны в магазины, пальцы слегка дрожали. Дурак. Натуральный дурак. Себя загнал в угол и их заодно. Идет в окружение врага фактически, знает, что ему не доверяют, хотят держать на коротком поводке и все равно идет, потому что не пойти — хуже. Все деньги, что были, он оставил ей, проверил машину, выгреб все, включая долларовую заначку.
— Деньги на столе, — тихо сказал он, и долго смотрел на нее. Лена стояла в лучах солнца, светлые волосы выглядели легкими и воздушными, а худое после болезни тело невесомым.
На языке
