Впрочем, далеко ей убежать не удалось, ибо высокий каблук предательски подвернулся, и, пытаясь обрести равновесие, она некоторое время выделывала на паркете замысловатые па, пока ее не подхватил оправившийся от вторичного шока Григорий.
— Вы все-таки решили потанцевать? — неудачно пошутил он.
Аня холодно посмотрела в его побагровевшее от сдерживаемого смеха (хохота, гогота, ржания) лицо и гордо удалилась в дамскую комнату.
— Весь вечер на арене, — услышала она чью-то гнусную фразу за спиной. Но не Григория, нет, не Григория…
Из зеркала на нее смотрела трагическая маска с потекшей тушью, размазавшейся помадой и красными пятнами от расплескавшегося вина на белой блузке. Аня умылась, расчесала волосы и слегка подкрасила губы.
Ну и как теперь выйти из этой комнаты? «Тот, кто первым посмеялся над собой, смеется последним», — говорит ее умная Ба. «Значит, выйдем отсюда с веселой улыбкой!» — решила Аня.
Она ступила в зал, процокала каблучками к своему столику (под перекрестными взглядами) и непринужденно спросила:
— Как я вам нравлюсь без макияжа?
— Очень нравитесь, — серьезно ответил Григорий. — Простое, открытое лицо.
Аня хотела было уточнить, что имеется в виду под эпитетом «простое», но благоразумно сдержалась, и ужин завершился без эксцессов. Она потом даже не могла вспомнить, чему они смеялись и о чем говорили — так, обо всем и ни о чем.
Когда они подъехали к Аниному дому и она протянула ему для прощания руку, Григорий, удержав ее пальцы, спросил:
— Не хотите пригласить меня на чашечку кофе?
— Кто же пьет на ночь кофе? — удивилась Аня. — Не боитесь, что потом не уснете?
— Я как раз боюсь, что усну…
— Что вы имеете в виду? — насторожилась она.
— Ну я же за рулем, — туманно пояснил Чеботарев.
Они поднялись в квартиру и прошли на кухню. Печенье, оставленное в блюдечке посередине стола, жрали сонмища муравьев.
— Ах, какая напасть! — огорчилась Аня. — Просто не знаю, как с ними бороться.
— Ни с кем не надо бороться, — посоветовал Григорий, видимо, наученный своим горьким опытом. — Противник в битвах только крепнет… А это что за инструмент? — увидел он красное детское пианино у порога кухни.
— Стаськина игрушка. Все никак на помойку не вынесу. Давайте лучше чай пить, а не кофе?
— Давайте чай, — легко согласился Григорий. — А ваша дочка учится музыке?
— Нет, — сказала Аня, — ей медведь на ухо наступил. А вы, я знаю, играли на скрипке?
— И на скрипке, и на фоно. Как же я ненавидел это дело! Но мать была непреклонна. Однажды такой дала подзатыльник, что кровь пошла носом. Она испугалась. «Иди, — говорит, — умойся». А я обиделся, рогом уперся. «Нет, — отвечаю, — буду играть». И долблю сонатину, а кровь на клавиши капает, ей назло. А в старших классах сам потянулся — вокально-инструментальный ансамбль, дискотеки, то да се. Благодарен был, что заставляла, не позволила бросить.
— Ну вот, а говорите, не надо бороться…
Он взял игрушечное пианино, потыкал клавиши и вдруг, непонятно каким образом уместив свои большие руки на крошечной клавиатуре, заиграл что-то потрясающее, неуловимо знакомое.
— Прекрасная импровизация! — восхитилась Аня.
— Ну, на таком инструменте можно только импровизировать, — усмехнулся Чеботарев.
— А что это было изначально?
— Джазовая композиция «Красные розы для грустной леди».
— Как красиво! — сказала Аня. — Как красиво… — И подняла глаза. — Пейте чай, а то остынет…
— А у вас симпатичная кухня. Как говорят американцы, достаточно чистая, чтобы быть здоровой, и достаточно грязная, чтобы быть уютной.
— Попробую расценить это как комплимент.
— Попробуйте…
— А почему вы на меня не смотрите? — лукаво поинтересовалась она.
— Боюсь ослепнуть… — И он тоже поднял глаза.
— А-а… — растерялась Аня. — Расскажите мне о себе.
— А что именно вас интересует?
— Все. Какой вы были маленький…
— Это долгая история. Боюсь, затянется до утра.
— Ничего, — сказала Аня, — я потерплю.
— Зачем же терпеть до утра?..
Бывают такие сонные дни, когда ничего не хочется делать, даже читать. А только свернуться калачиком на диване, укутаться теплым, пушистым пледом под шелест дождя за окном и то ли дремать, то ли думать.
И слушать, как стучится в мир ее маленький сынок или дочка (она не стала делать УЗИ), бьет крохотными пяточками, а может, кулачками. И улыбаться таинственной улыбкой Моны Лизы. Теперь-то Зоя не сомневалась — она была беременна, Мона Лиза, и улыбалась, слушая, как стучится в мир ее дитя.
Однажды в маленькой церкви возле смотровой площадки, куда она теперь захаживала во время своих прогулок, Зоя встретила старушку. Такую ясную, светлую, что невольно загляделась, спеша напитаться исходящей от нее ласковой чистотой.
— Славь Господа, милая, — сказала старушка. — За то, что дал тебе так много. А то ведь мы, неблагодарные, все только сетуем да клянчим, а тому не радуемся, что имеем…
«А потерявши, плачем», — думала Зоя. Но это не про нее, она больше не плачет — ей действительно много дано, так много, спасибо, Господи. Уютный дом и сытный стол. И работа, которая нравится и полностью ее устраивает. И ребенок (главное, конечно!), ее сынок или дочка. И мама, с которой теперь полное взаимопонимание. И Кира Владимировна, умная, тонкая, ее ангел-хранитель. И Игорь Романович, и даже собака Нора — хитрая сводня, принявшая на себя роль судьбы. А разве можно уже говорить о судьбе? А разве нет?
Она хотела верить этому и боялась, что все придумала и про себя, и про Игоря Романовича, и про то нежданное, будто бы родившееся между ними, — так страшно было спугнуть это лишним словом, неосторожным движением.
— Ты еще найдешь свое счастье, — обещала ей Кира Владимировна.
А как узнать, что это именно твое, не спутать с другим? И где оно прячется? Как его найти, счастье?
Может, это кошелек, случайно оброненный, с чужими деньгами? Но разве ей нужны чужие деньги, за которые придется платить душой и телом? Нет, деньги, конечно, нужны, никто не спорит! Но при условии, что есть свои собственные, достаточные для достойной жизни, чтобы не попрекнули куском под горячую руку.
А может быть, счастье находят, как белый гриб? Красавец великан на полкорзинки, с могучей бороздчатой ножкой и зажаристой замшевой шляпкой, с лесным терпким духом. И долго потом вспоминают, не в силах поверить, что, поди ж ты, у самой тропинки — и такой огромный, и именно мне это чудо!
Ау, Зоя! О чем ты бредишь? Здравствуйте, я ваша предродовая горячка…
