— Он более честолюбив.
— Согласна. Мне тоже Стив нравился больше, но и в отношениях с ним не было особой глубины чувств. Вот отсюда и надо начинать. Берни нужны легкие чувства. Они не берут за душу, не ранят, на них не требуется много сил. У Роджера единственное преимущество перед Стивом: он согласен жениться, а Берни в данный момент этого и надо. Извини, но такой брак мне не по душе — да и тебе, пожалуй, тоже. Но раз он устраивает Берни, то с какой стати вмешиваться? В конце концов, она доказала, что гораздо проворнее нас с тобой, детка. Уж она-то не потеряет контроля над ситуацией.
— Значит, ты его потеряла, Флер?
— Вернее сказать, «не имела», — послышалось в ответ. — Мною вертят как хотят. Однако все на свете может перемениться, встать с ног на голову. — И она на мгновение крепко обняла Диану. — Я чертовски близка к тому, чтобы стать очень, очень счастливой. Оп-ля! И мы на месте. Шофер, — она обратилась к таксисту, — остановите на следующем углу.
Весь остаток пути Диана кипела благородным негодованием.
Ну и штучки откалывает Берни! Пойти на такое унижение! Хотя, если верить Флер, это скорее хладнокровный и выверенный расчет. Да, с таких позиций брак с Аврамом уже не выглядит совсем невозможным. Пожалуй, надо еще об этом подумать.
— Отвезите меня к Осгуд-Армз, — велела она шоферу, — и если можно, побыстрее. Меня ждут дома.
Сорок лет совместной жизни — это не просто редкость в наше время, но и рубиновая свадьба — по уверениям «Мирового альманаха». Диана обратилась к Розмари.
— Мне нужна помощь, — сказала она. — Я не могу купить родителям настоящие рубины — значит, надо подобрать что-то рубинового цвета. У тебя нет ничего подходящего на примете?
— Предоставь маме Маршалл все устроить!
Уже на следующий день она позвонила с Третьей авеню, где в антикварном магазине обнаружила превосходный подарок. Диана поспешила туда, и Розмари показала ей тонкогорлый графин, резная поверхность которого меняла цвет от бледно-розового до темно-рубинового.
— Это настоящий красный янтарь, а не какая-нибудь дешевка. И родом из Новой Англии — совсем как твои родители, и цвет соответствует случаю. Плюс к тому, — добавила она шепотом, — это очень выгодная покупка. Я сумела изрядно сбить цену.
— Господи, ты просто профессионал! — отвечала Диана, наблюдая, как продавщица упаковывает графин.
— А знаешь, надоело всю жизнь ходить в недотепах, — рассмеялась Розмари. Диана было запротестовала, но Розмари перебила: — Что было, то прошло. Давай просто считать, что я поздний фрукт. В общем, желаю от души повеселиться в Бостоне, и обязательно расскажи, как там приняли мой графин.
— Конечно… и еще я бы хотела оплатить твои профессиональные услуги.
— Это относится лишь к клиентам, Ди. У меня рука не поднимется брать деньги с подруг. Напомни обо мне своим родителям, — попросила она, улыбаясь так, словно счастье четы Саммерфильдов было ее собственным. — На душе становится тепло, когда думаешь, что кто-то так долго прожил вместе.
По мере приближения знаменательного уик-энда Диану охватывала смесь радости и страха.
Радости, потому что каждая поездка домой придавала ей новые силы, уверенность в том, что у нее обеспеченный тыл. Страха, потому что наконец она решилась оповестить родителей о предложении Аврама. До сих пор они даже не знали про его существование — Диана старательно избегала малейшей возможности проговориться. Однако теперь, когда он сделал предложение, больше нельзя было держать их в неведении.
Не то чтобы Диана нуждалась в «благословении», но она привыкла с уважением относиться к мнению отца, всегда восхищалась его способностью быстро и безошибочно разобраться в любой ситуации. Том Саммерфильд — воплощенный разум и рассудительность.
* * *
В субботу вечером на Ореховых холмах семейство Саммерфильдов устроило грандиозный прием. Были представлены три поколения родственников, друзья семьи, подруги матери по колледжу, соседи по летней резиденции в Майне, партнеры отца по бизнесу и по теннису, однокашники из Гарварда. Словом, все те, кого Диана любила и уважала, а не шушера, с которой приходилось сталкиваться на вечеринках в Нью-Йорке. Настоящие люди, звала их Диана. Ее люди. Те, к кому она привыкла с детства: с хорошим происхождением, с хорошим воспитанием и с хорошим положением в обществе.
И все как один радовались встрече и искренне интересовались ее жизнью в Нью-Йорке. Диана словно плыла на волнах приподнятого настроения.
— Приятно на тебя поглядеть! — воскликнула она, обнимая невестку, приехавшую из Калифорнии несмотря на беременность.
— А ты, Ди, — и она с завистью измерила глазами талию Дианы, — все такая же, кожа да кости.
Она танцевала с молодыми мужчинами, знакомыми ей с колыбели: Робом Уинторпом, который разбил ей сердце в тринадцать лет, Джимом Годмэном — они вместе поступали в высшую школу, Хэнком Сайром, чья юность была омрачена невероятным количеством прыщей на лице, «скотиной» Джеем Бриммером, у которого рук и языков, казалось, было больше, чем у тантрического божества в Индии.
Как здорово они все изменились — мальчишки из ее детства. Стали мужчинами — серьезными, обаятельными, более или менее преуспевающими, без конца обсуждающими своих жен, работу, детей, дома, прогулочные яхты. Ну кто бы мог вообразить, что из Хэнка выйдет популярный журналист? На миг Диану охватило чувство утраты, ведь она была объектом первой любви Хэнка и обошлась с ним тогда по-свински. Возможно, стоило выйти замуж еще в ранней юности, и все пошло бы по-иному. Вот только кто мог предсказать, что гадкий утенок обернется лебедем? Ее мысли прервал дядя Дру.
— Как поживает моя любимая племянница? — поинтересовался он и тут же с апломбом заявил: — Видимо, у молодых людей в этом Нью-Йорке не все в порядке, раз они позволили сбежать такой неотразимой особе, как ты!
Оркестр заиграл «Вальс юбиляров». Том Саммерфильд шел в паре с Фрэнсис, и кто-то сказал у Дианы за спиной:
— Они по-прежнему дивная пара, а? — Она машинально кивнула в ответ.
В который уже раз Диана попыталась представить посреди этого собрания Аврама: вот он танцует, вот с кем-то беседует. Из этой картины ничего не получалось: веселившиеся здесь люди все были одного поля ягода — ни черных лиц, ни еврейских фамилий. И даже иностранцев невозможно представить в этом зале — за исключением британского консула.
Не то чтобы эти люди были бы так уж неприятны Авраму: сердечные, цивилизованные, они умели принимать гостей, да и он сам не был лишен обаяния. Но не почувствовал бы он себя лишним? Не пострадала бы его гордость? Ведь Аврам чрезвычайно чувствителен ко всякого рода нюансам, несмотря на добродушие и непритязательность, И что подумают о нем остальные?
