— Хорошо, позови меня, когда снова примешь человеческий облик.
Белла запечатлела один поцелуй на правой щеке Алессандры и, нарочно нарушая их ритуал, отступила. Ее мать замерла, потом запахнула кардиган и скрестила руки на груди. Белла поцеловала и приобняла отца, а затем чуть не задушила Хунда в объятиях. Наклонившись к его милой морде, она слышала, как Уилл поцеловал Алессандру и как та легко рассмеялась. Джеральд от всей души похлопал Уилла по спине. Она еще раз чмокнула Хунда и потрепала его по загривку.
— Приезжайте к нам еще, милый Уилл, не ждите, пока Белла пригласит вас. Иначе мы к тому времени совсем поседеем и состаримся, — улыбалась Алессандра.
Уилл влез на переднее сиденье и пристроил на коленях жестяную коробку с домашним печеньем. Между ног у него была зажата бутылка настоянного на вишне бренди.
— Ну, теперь уж привезете домой подарков, Уилл, дорогой. — Белла завела машину и чуть махнула из окна, для формальности нажав на клаксон.
— Мне кажется, это очень мило с ее стороны — она лишь проявила гостеприимность.
— Гостеприимность? Да она тебя почти усыновила. Я вообще удивляюсь, как это не предложила нас обменять: старого ребеночка на нового. Никогда не выбрасывайте старого, нелюбимого ребеночка! Его всегда можно обменять на другого, веселого и общительного!
— Я тебе уже сто раз говорил, что ты преувеличиваешь.
— А нового ничего не скажешь? Пора, пора.
— Ты злишься, я же вижу.
— Как ты прекрасно знаешь, ничто так не выводит человека из себя, как то, когда ему говорят, что он злится. Иногда… Иногда из тебя так и прет самодовольство.
— Боюсь, ты меня не поняла. И я тебя не понимаю, не понимаю, чем я тебя обидел.
— Не понимаешь? Не понимаешь? Ты все выходные провел практически в обнимку с моими родителями, особенно с матерью, и не понимаешь, чем ты меня обидел?
— Честно говоря, нет. Правда, у меня есть одно предположение…
— И какое же, мистер Самодовольство?
— Ну, хватит, не будем ссориться, Белла.
— Белла? Ты даже имя мое вспомнил? Да ты вспоминаешь, как меня зовут, только когда мы ссоримся, а все остальное время я для тебя или «ягодка», или «лапочка», или еще какая-нибудь часть флоры и фауны!
Уилл помолчал минуту.
— Ты же знаешь, так я выражаю свою любовь. Если тебя это раздражает, могла бы раньше сказать. Я думал, тебе нравится.
«Мне нравится», — подумала она, но, словно в ловушке, уже оказалась в яме, такой глубокой, что не видно было краев.
Что ей оставалось делать? Только копать дальше. Она коротко вздохнула. Уилл продолжил:
— Мне кажется, ты взбешена потому, что я поладил с твоей мамой и тем самым разрушил любимую тобой сказку, где она — Гингема, а ты — Дороти.
Белла изогнула бровь.
— О, знаменитый взгляд Крейцеров! Я трепещу от страха. Послушай, иногда я думаю, что тебе больше нравится быть правой, чем счастливой.
— Не слишком убедительная мысль, тебе не кажется?
— Хорошо, а почему тогда ты так расстроена?
— Я не расстроена, я, как ты выражаешься, взбешена. И взбешена я тем, что ты подлизался к Алессандре (тут она придала своему голосу драматические нотки) и выставил меня глупой, неприспособленной девчонкой.
— А чего же ты ждала? Вела себя как упрямый подросток.
— Знаешь, я не понимаю, зачем мы вообще затеяли этот разговор.
Уилл положил ей ладонь на бедро.
— Ну, ладно тебе. — Он игриво поводил рукой вверх-вниз. — Не будем драться, а?
— Убери, пожалуйста. Спасибо.
Он убрал руку и с минуту пытался пыхтеть какой-то мотив, потом отвернулся и стал смотреть в окно.
Остаток пути они проделали почти в полном молчании.
Уилл достал кассету.
— Ты не против, если я поставлю музыку?
— М-м-м.
— Считаю за согласие.
Он начал было подпевать, но без энтузиазма.
— У меня завтра тяжелый день, — произнес он.
— Хм-м?
— Да. Я буду очень-очень занят.
— А, хорошо.
Уилл опять отвернулся к окну.
Белла остановила машину возле дома Уилла и так и не заглушила мотор, пока он выгружал свою сумку.
— Ну, ладно, — сказала она.
— Белла? Не могла бы ты припарковаться и зайти на минутку?
— Я очень устала.
— Мы оба устали. На одну минуту. Мне нужно с тобой поговорить.
— О чем? У тебя такой строгий голос, как у учителя. Ты что, хочешь мне сказать, чтобы я сматывала удочки?
— Да хватит, в конце концов! — выдохнул Уилл. — Ладно.
Он снова сел в машину и захлопнул дверцу.
Белла сидела, глядя прямо перед собой, как пассажир в автобусе. Она всей кожей чувствовала на себе его взгляд.
— Эй? — Уилл попытался заглянуть ей в лицо. — Эй? Есть контакт? Тебя как будто здесь вообще нет, Белла. Ты что, опять улетела в свой Крейцерленд?
В ней поднимался гнев. Словно закипающее молоко, он грозил вот-вот разлиться вокруг, шипя и распространяя подгорелый запах. Да как он мог? Как он посмел? Ей хотелось наорать на него, ударить его что есть силы. Ногти впились ей в ладони, и она почувствовала, как злоба душит ее, словно обвившаяся вокруг пружина. Только эта пружина и не давала ей рассыпаться на мелкие кусочки.
— Не надо. — Она предостерегающе подняла руку.
— Белла, ты хотя бы понимаешь, насколько ты кажешься холодной и неприступной? Как, скажи, как пробиться к тебе, если ты каждый раз захлопываешься наглухо?
— А зачем пробиваться? Ты либо со мной, либо нет.
— Хорошо. Значит, по-твоему, я не с тобой?
Белла пожала плечами и скрестила руки.
— Ясно. Печатными буквами писать не стоит. Даже тупица Уилл уловил твою мысль. — Он пошарил по дверце в поисках ручки. — Я люблю тебя, очень. И ты это знаешь. Но я просто не могу…
Голос его прервался.
— Эх, да что там. — Он сжал и разжал кулаки. — Почему ты только сразу мне не сказала, что не любишь меня? Это что, так трудно? «Уилл, я тебя не люблю, пожалуйста, уйди». Вот и все. Мне кажется… Я не знаю. О господи. Он запустил пальцы в волосы и через мгновенье сказал: — Это из-за Патрика, да? Ты все еще любишь его. Но как, как, мать твою, я могу соперничать с покойником?!
Он приоткрыл дверь. Белла сидела тихо, снаружи на нее повеяло холодным воздухом. Потихоньку холод окружил ее со всех сторон. Словно жидкое стекло, он влился в машину и запечатал ее изнутри.
— Я тоже люблю тебя, — тихо произнесла она.
— Да? Как ты могла такое сказать, ты же давала клятву о неразглашении государственной тайны.
Он прикоснулся губами к ее волосам.
— Ну, будь осторожна, пока, — сказал он и больше не обернулся.
