– По-моему, ты счастлива, – сказал Лукас особенным глубоким голосом, которым говорил весь вечер. – Нравится?
– Счастлива, – улыбнулась я, и глаза Лукаса, внимательно наблюдавшего за моими губами, вдруг потемнели. – Тут просто потрясающе. Спасибо, что привел меня сюда.
– Ни с кем, кроме тебя, я не хотел бы здесь очутиться, Рози.
Мое сердце пропустило удар; я ждала большего. Решила выяснить все до конца, хоть и понимала, что вопрос прозвучит глупо:
– А с Тако?
– Нет, – покачал головой Лукас, словно воспринял мои слова серьезно. Наклонился ко мне, едва не коснувшись моей щеки носом. – Только с тобой. Сидеть рядом, ужинать вместе, сдерживаться, чтобы не коснуться тебя лишний раз…
О-ля-ля… Я сильная, я справлюсь. Сердце удалось усмирить, и теперь оно стучало размеренно. Правда, пульс почему-то бился в самых интересных частях тела, однако по мне этого не видно, не так ли?
Надо что-то сказать – все равно что. Поддержать непринужденную беседу.
– Похоже, аргентинско-японская кухня станет для меня наваждением.
Лукас хмыкнул и слегка отодвинулся.
– Алексия и Акэйн проделали потрясающую работу, составляя дегустационный сет. Боюсь, я не в состоянии буду выбрать любимое блюдо из тех изысков, что здесь подают.
Выяснилось, что идея о смешении двух национальных кухонь появилась после того, как Алексия полюбила Акэйн – заместителя шеф-повара, – и они поженились. Так или иначе, их план способствовал росту популярности ресторана и укрепил его репутацию. Об этом рассказала Алексия, проводя для нас короткую экскурсию по «Зарато». Лукас слушал ее с неподдельным интересом, который каждый раз появлялся у него в глазах во время кулинарных экспериментов. Он увлекся так, что не замечал моих взглядов – а я пыталась запечатлеть его лицо в памяти.
Лукас медленно провел пальцем по тонкой бретельке моего платья, и я тут же забыла, о чем только что думала.
– А тебе какое блюдо понравилось? Что доставило самое большое наслаждение?
На языке крутилось: «Больше всего мне нравишься ты. Самое большое наслаждение я получаю от тебя».
– Даже не могу сказать. Все вкусно.
– Ответ неправильный, – многозначительно улыбнулся он. – Кажется, я догадываюсь, но хочу услышать от тебя.
Лукас был прав. Как же хорошо он меня изучил…
– Самое-самое – пожалуй, моти.
Лукас удовлетворенно заворчал и прочертил подушечкой пальца длинную линию вдоль моего позвоночника, остановившись у поясницы.
– Я понял сразу – когда ты попробовала первый кусочек. Больше всего тебя поразила начинка из дульсе де лече, верно?
Я кивнула, и у меня вырвался вздох – его испанский приводил меня в исступление.
– Что такое? – осведомился Лукас, и в его глазах блеснула искорка. – Что за вздохи?
Черт, как же он чувствует…
– Ничего. Просто задумалась о моти.
– Обманываешь, – упрекнул Лукас и, сняв руку со спины, коснулся моей порозовевшей щеки. – Кто тут покраснел, и, самое главное, почему? Давай-ка рассказывай.
Эхо его мелодичного низкого голоса пробежало по моему телу и добралось до местечка между бедер. Время шло; я молчала. Если честно, не думала, что сумею ответить.
– Эй-эй…
Лукас потянул меня за локон, выбившийся из косы, на которую я потратила весь вечер. Наконец решилась, но он заправил прядь мне за ухо с такой нежностью, что у меня вновь пропал дар речи.
– Не стесняйся, Рози. Это ведь я, не чужой тебе человек.
В том-то и дело. Все мои мысли, все волнение – на лице, потому что он рядом…
– Дело в твоей руке, Лукас. Ты гладишь меня по спине, да еще и говоришь по-испански. Я выпадаю в осадок, особенно от испанского.
– Но… что в этом такого?
Пришлось говорить правду – терять было уже нечего:
– Вот это «дульсе де лече», – пробормотала я, безбожно коверкая произношение. – Подумала, что звучит сексуально, особенно в твоем исполнении.
Лукас моргнул, а затем в его глазах появилось лукавое выражение.
– Тебе нравится, когда я говорю на родном языке?
Надо же, сообразил.
– Ну… вроде того.
– Хочешь, повторю? Специально для тебя, – предложил он и, не дожидаясь моего ответа – «Да, сэр. Пожалуйста. Сможете записать на диктофон, чтобы я иногда слушала?» – наклонился ко мне. Близко, очень близко. Его губы едва не касались моего уха. – Дульсе де лече…
Жаль, что человеку не дано взмыть в воздух облачком эфира. Господи, как он меня возбуждает, и чем? Всего лишь тремя словами – самыми что ни на есть обычными. Да. Я возбудилась, врать не буду.
– Тебе хорошо? – шепнул он в ухо. У меня вновь побежали мурашки по коже. – Еще раз?
К своему удивлению, я кивнула и пробормотала:
– Да, если можно.
Лукас медленно и глубоко вдохнул, а потом заговорил:
– Eres preciosa. Me recuerdas a una flor. A una rosa.
Я ошеломленно открыла рот. Дрожа от вожделения, спросила:
– Что это значит?
Лукас едва слышно перевел:
– Ты просто сногсшибательна. Напоминаешь прекрасную розу. – У меня перехватило дыхание. – И щечки у тебя красные, словно лепестки розы. Ты великолепна.
Теперь я была точно не в своей тарелке. Что-то ненормальное, честное слово. Сердце частило, тело пульсировало от страстного желания, тоски и томления. Все это просто несбыточная мечта. А если она станет явью, я не выдержу. Слишком сильные чувства…
Однако Лукас сказал, что я великолепна и сногсшибательна, причем на двух разных языках. Говорил он искренне – сомневаться не приходилось. Все мое существо кричало – он не выдумывает.
Для меня игра точно закончилась.
Другое дело, что вслух я это произнести не могла. Сегодняшним вечером завершался наш эксперимент. Последняя его часть – четвертое свидание. Мое сердце готово было разорваться. Если не сейчас, так завтра, когда я вернусь в свою квартиру и мы уже не будем видеться каждый день. Если не завтра – значит, через пару недель, когда Лукас уедет в свою Испанию.
Я судорожно выдохнула:
– Спасибо тебе…
– Спасибо? – удивленно наклонил голову он.
Я отвела взгляд, хотя мне хотелось смотреть и смотреть ему в глаза.
– Да. Сегодняшний вечер – потрясающий романтический поступок с твоей стороны.
Так оно и было. Фаза четвертая – романтический поступок.
В романах такое обычно происходит после серьезной размолвки, когда чувства подвергаются суровому испытанию. Правда, вряд ли это применимо к нашему случаю – у нас, как ни крути, эксперимент. Вероятно, через четвертую фазу можно было спокойно перепрыгнуть.
Лукас ничего не ответил; просто сидел и разглядывал меня, и на его губах играла легкая, почти печальная улыбка.
Я потянулась за фужером, пытаясь подобрать нужные слова. Решила наконец задать вопрос, который давным-давно крутился в голове.
– Могу я тебя кое о чем спросить, Лукас?
– Все что угодно, ты же знаешь.
– Ты никогда не рассказываешь об Испании…
Последний вечер – пора попытать счастья. Он ни разу не говорил о своей травме, не вдавался в подробности случившегося. И все же я тешила себя надеждой, что рано или поздно Лукас вернется к прежней жизни.
– Максимум, что я слышала, – несколько слов о Тако и о бабушке. Знаешь, у нас был план привезти ее сюда вместе с собакой, но она сказала, что сыта Нью-Йорком по горло. Пару лет назад была здесь, навещала Лину. Говорит, тут все настолько огромное, что у нее появляется… хм… цыплячья кожа. Чаро не смогла перевести мне это выражение.
– Piel da gallina? «Мурашки по коже». – Лукас хмыкнул, однако, судя по всему, мыслями от бабушки и от мурашек был очень далеко. – Так что ты хочешь знать, прекрасная Рози?
Я хотела знать все.
– Ты скучаешь по дому?
– И да и нет.
Я передвинулась на краешек стула, и мои колени оказались между его ног.
– Расскажи, по чему конкретно скучаешь?
Из него словно выпустили воздух, и я, встревожившись, положила руку ему на бедро. Он в ответ коснулся ногой моего колена и ответил:
– Скучаю по своей прежней жизни. Порой просыпаюсь с ощущением, что все вернулось; начинаю размышлять, на какой бы пляж податься, пока не нахлынул народ. А потом вспоминаю…
