рука останавливает движение. Он пытается предугадать, что мне может понадобиться, но не может, потому что я даже не знаю, что мне нужно.
Моя мать умерла, а мой отец разорен. Он пришел ко мне домой, чтобы извиниться передо мной несколько дней назад, но я не смогла найти в себе силы простить его за то, как он относился ко мне, когда я росла. Использовал меня как товар, заставлял стать, по его мнению, идеальной женой для Кензо.
Оказывается, он очень ошибался насчет того, чего мой дорогой муж хотел от жены.
— Почему ты любишь меня? — внезапно спрашиваю я его, мой взгляд поворачивается к нему. Его глаза слегка расширяются при вопросе, а затем смягчаются, губы изогнулись с одной стороны.
Он тянет задвижку на ванне, позволяя воде стечь, и помогает мне встать.
— Из-за того, какая ты свирепая, — шепчет он, проводя теплым полотенцем по моей груди. — Твой отец всегда говорил, что ты похожа на бенгальский огонь, — усмехается он, ведя полотенце по моему животу и помещая его между моих ног. Желание разливается в моем животе от ощущения ткани на моих чувствительных частях тела. — Но ты прекрасная искра, — закончив вытирать меня, он отбрасывает полотенце в сторону, а затем протягивает руку и подхватывает меня на руки. Мои ноги автоматически обвиваются вокруг его талии, и я чувствую под собой его твердость.
Он мягко укладывает меня на нашу кровать так, что я сажусь на плюшевые подушки, которые он тщательно расположил у изголовья.
— Когда ты узнал? — я тяжело сглатываю. — Когда ты понял, что любишь меня?
Кензо ухмыляется, натягивая на меня одеяло. С тех пор, как я проснулась, он соблюдает правило: не лежать в постели, за исключением случаев, когда его посещает врач. Как будто он пытается меня пытать тем, чего ни один из них не может иметь. Пока врач не сможет получить четкое представление о ребенке и убедиться, что он правильно растет внутри меня, о сексе не может быть и речи.
— Слишком тяжело, — говорят и врач, и мой муж.
Хотя меня это не волнует. У женщины есть потребности, и каждая ночь, проведенная с нами обнаженными и прижавшимися друг к другу в этой постели, дарит мне женскую версию синих яиц.
Синие складки?
Отлично. Нет.
Задушенный клитор?
Похоже на плохой напиток.
Возможно, вместо этого я напишу об этом кантри-песню.
Блюз моей вагины. Я уверена, что это будет лидер чартов.
— В тот момент, когда я держал тебя на руках после того, как накачал тебя наркотиками, — признается он, пожимая плечами. — Ты всегда должна была быть не более чем трофейной женой рядом со мной. Кого-то, кого я мог бы убить, когда мне нужно, но потом ты убежала, и что-то изменилось. Я стал одержим преследованием тебя. Ловить тебя. Эта одержимость превратилась в любовь в тот момент, когда открылись двойные двери. Оно углубилось, когда я увидел маленькие шаги, которые ты предприняла, чтобы гарантировать сохранение моего наследия на нашей свадьбе. И это закрепило тот момент, когда я увидел тебя с пистолетом, приставленным к голове. Я знал, что если я потеряю тебя, то это все для меня. Я не мог представить мир без тебя, даже если бы ты ненавидела меня всю оставшуюся жизнь за то, что я принудил нас к браку против твоей воли.
Слезы выступили у меня на глазах, заставив их гореть.
Я так переживала, что он никогда не полюбит меня так, как я люблю его. Что я буду единственной, кто упадет. э Я так сильно влюбилась в своего мужа, что не думаю, что смогу еще сильнее влюбиться. Все в нем заставляет меня чувствовать себя любимой и желанной. На этот раз я надеюсь на будущее, а не боюсь его.
— Сколько детей ты хочешь? — спрашивает он меня, усаживаясь рядом со мной на одеяло.
— Двоих, — признаюсь я. — Это кажется вполне уместным теперь, когда я знаю, что в моей семье есть близнецы, — я вздрагиваю при воспоминании о том, что моя мать убила вторую половину меня. Половина, о существовании которой я даже не подозревала. Пустая дыра, которая всегда преследовала меня повсюду, имеет больше смысла, но она больше не кажется такой пустой. Не с Кензо рядом со мной.
— Куда ты хочешь, чтобы провести медовый месяц?
Еще один вопрос из левого поля.
— Ой, э-э… — я не думала о медовом месяце. Раньше он никогда ничего не упоминал о том, что у него есть такой дом, поэтому мне никогда не приходило в голову думать об этом. — Меня это не особо волнует, — я пожимаю плечами. — Я никогда не покидала Штаты.
Кензо задумчиво кивает головой.
— Я бы хотел взять тебя с собой в Японию. Покажу тебе, откуда родом моя семья. Цветущая вишня прекрасна весной.
Сердце согревается от счастья в груди.
— Я хотела бы.
Он наклоняется и целует меня в лоб.
— Хорошо, — он улыбается и наклоняется на бок, чтобы взять что-нибудь с тумбочки. — У меня есть кое-что для тебя. Мои люди нашли его, обшаривая квартиру моей матери.
Он протягивает мне небольшой конверт с моим именем.
— Что это такое? — я прошу перевернуть его, чтобы убедиться, что сургучная печать не сломана.
— Это письмо, которое мой отец написал для тебя, чтобы ты увидела его в день нашей свадьбы, — говорит Кензо, его голос наполнен эмоциями. — Я искал его с тех пор, как узнал об этом в его завещании после его смерти, но так и не нашел. Теперь я знаю, почему.
Его голос полон смирения, и я не знаю, как его утешить. Как утешить человека, мать которого предала самым худшим образом? Он до сих пор не пошел к ней. Я знаю, что она еще жива; он бы сказал мне, если бы приказал ее убить. Он не будет тем, кто нажмет на курок, он не сможет. Она по-прежнему та женщина, которая родила его и воспитала тем мужчиной, которым он является сегодня. Даже если это было только ради ее собственной выгоды.
— Я позволю тебе прочитать это одной, — говорит он мне, прежде чем еще раз поцеловать меня в лоб. Несколько мгновений спустя дверь со щелчком закрывается, и в моих руках остаются только я и конверт. Мои пальцы дрожат, когда я ломаю печать и вытаскиваю бумагу. Он толстый, как картон, с рукописной заметкой, выгравированной красивыми черными чернилами, которые проходят по странице изящными завитками и провалами.
Почерк напоминает мне японскую каллиграфию.
Эвелин,
Моя дорогая, милая девочка. Хотелось бы, чтобы грехи родителей не легли
