не достает?
— Нет, мы с ним так и не встретились после пожара. Он только позвонил мне, когда узнал о смерти Артема, и сказал, что работать больше со мной не будет. Мог бы и не звонить, я бы вряд ли открыла ему дверь.
— А как твои подруги?
Лика многозначительно поджала губы и растянула небольшую улыбку.
— Ты и о них все знаешь, да?
Я потупил взгляд.
— Мы не общаемся. Знаю, что они приходили на похороны с мужьями, но меня там не было. Всем этим занималась Наталья, наша домработница, и все ворчала на меня, какая я плохая жена, раз всю ответственность свалила на нее. Вообще, ее никто не просил устраивать похороны. Будь моя воля, я бы просто отправила его тело в крематорий и все. Поэтому я и не пришла на похороны. Там были только те, кто его любил.
Разговор зашел в тупик. У меня больше не осталось вопросов, и мы снова принялись рассматривать пейзаж за окном. Мой взгляд зацепился за студентов, выходивших из главного входа в университет.
— Я здесь учился, — кивнул я на стены университета. — На юриста. На четвертом курсе меня заметил Игорь Николаевич, это мой начальник, и позвал работать к себе после того, как получу диплом. Но ему пришлось еще год ждать меня из армии, — я усмехнулся.
— Дождался? — улыбнулась она.
— Да. — Я отхлебнул еще кофе. — Этот год я не звонил тебе, потому что боялся, что ты не обрадуешься. В целом, я и сейчас этого боюсь, — снова вырвался нервный смешок, Лика молчала, постукивая по кружке пальцем, где у нее раньше было обручальное кольцо. — Я хотел объясниться, но не смог. Думал, тебе это не нужно, — она хотела что-то сказать, но я ее прервал: — Нет, послушай. Я думал, тебе это не нужно, но сейчас понял, что нужно мне. То, что я следил за тобой — правда. После трех лет работы в той компании я уволился и занялся частной практикой. И она была незаконной. И влезать в твои дела было неправильно. Как и в дела многих других. Это занятие приносило мне не только доход, но и, наверное, моральное облегчение. Я не пытаюсь себя оправдать, просто говорю, как есть. То, что я рассказывал тебе про мою бывшую жену — правда, и после ее ухода я был разбит. Поэтому ушел с работы и обозлился на всех женщин в мире, которые хоть как-то напоминали ее. Она не просто ушла, а променяла меня на какого-то богатого мужика, которому лет за шестьдесят. И это больно ударило по моей самооценке. Можешь сказать, что я слишком импульсивен или раним, наверное, так и есть. Поэтому, когда я выслеживал таких же женщин, которые выходили замуж ради денег, мне приносило невероятное облегчение изобличать их в изменах. Может быть, я чувствовал себя не таким одиноким в те моменты. И когда я взял новый заказ, а мне попалась ты, то вся жизнь как будто перевернулась. С каждым днем слежки за тобой мои убеждения рушились, а боль и обида после ухода бывшей жены приглушались. Иногда я ловил себя на мысли, что не все женщины такие как она. Не все изменяют, не все живут ради того, чтобы тешить эго. Потому что я смотрел на тебя и видел совершенно другую картину. И пока я следил за тобой, мало того, что рушились убеждения, я понимал, что влюблялся. Снова. Я думал, что никогда не смогу полюбить, но потом ты взяла меня за руку, втащила в свое кафе, начала проводить экскурсию, и я видел, как горят твои глаза, как ты увлечена этим. Я понял, что ты на самом деле скрываешь — не любовника, а дело. В тот момент я решил, что все — я не могу продолжать слежку. Но было уже поздно. Я сказал тогда Плешецкому, что заканчиваю. И даже не просил оплату. Мне не были нужны деньги, я вынес из этого опыта нечто большее, чем просто материальное. Я влюбился. И пересмотрел свои приоритеты. Но он стал мне угрожать. И не только мне. Он угрожал сыну моего друга, которому тогда только-только исполнился год. И поэтому мне пришлось притвориться рабочим. Я оправдывал весь этот цирк тем, что еще ничего не ясно, ведь ты могла скрывать и кафе, и любовника. К тому же я понял, что Плешецкий не был в курсе того, чем ты занималась, и был не разрешен вопрос — откуда ты брала деньги. И я, признаюсь, думал, что Терентьев их дает тебе за то, что ты с ним спишь. И когда мы с тобой познакомились, начали видеться каждый день, общаться, я понял, что мои мысли про Терентьева чушь, но я уже настолько погряз во всей этой лжи, настолько глубоко зашел, что выбраться было нелегко. Морально и физически. И если бы у меня была машина времени, я бы вернулся, и познакомился с тобой тем человеком, который я есть на самом деле, а не фальшивым рабочим, который даже не умел перемешивать шпаклевку. И те три недели, что мы готовили твое кафе к открытию были и величайшей ошибкой моей жизни, и… благословением? Потому что в конечном итоге ты тот человек, который вытащил меня из, извини, говна, в котором я тонул после ее ухода. Потому что я любил тебя, и был счастлив рядом с тобой. Несмотря на то, что врал. И весь этот год я вел себя как трус, боясь встречи с тобой и звонков. Но, поверь, я хотел извиниться. И теперь прошу у тебя прощения за все, что тебе пришлось пережить из-за моей глупости. Прости меня.
На этих словах, я уже не смог продолжить, потому что подступившие слезы вырвались сквозь сдерживающий их комок в горле, и налились в нижнем веке. Я пытался вогнать их обратно, но они не слушались. Шмыгнув носом, я вытер мокрые щеки тыльной стороной кисти, глубоко вздохнул, часто моргая, и наконец посмотрел на Лику.
Она сидела неподвижно, тоненькой струйки пара уже не было в ее кружке кофе. Она смотрела, не моргая, в окно, а лицо ее блестело от слез. Осознав, что моя речь подошла к концу, она опустила взгляд в кружку и не смогла удержаться от плача. Плечи ее дрожали от всхлипов, новый поток слез хлынул наружу. Проходившая мимо официант, испуганно покосилась в нашу сторону, подошла и тихонько спросила:
— Все в порядке?
— Да, просто кофе остыл, и нас это жутко расстроило.
Опешив, официант
