— Но ты не ответил на мой вопрос. Все-таки почему? — не отстает она, и лицо ее становится жестким.
— Потому что поцелуй — вещь очень интимная, — сдаюсь я.
Она вскидывает голову:
— Так, значит, ты не целуешь меня по той же причине, по которой не хочешь спать со мной?
У меня мгновенно встает. Черт возьми, только бы не заметила.
— Да, — отвечаю я.
Не успеваю сказать больше ни слова, как она залезает на меня и садится верхом. Ну все, если раньше не догадалась, что у меня стоит, то теперь наверняка поняла. Голыми расставленными коленками она упирается в землю, потом ставит ладони на одеяло, наклоняется и проводит губами по моим губам. Блин, я сейчас точно коньки отброшу.
Смотрит мне прямо в глаза:
— Не хочешь спать со мной — не спи, так и быть, но хотя бы поцелуй… Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, понимаешь? Просто поцеловал.
— Зачем?
Ее надо срочно стащить с меня. Вот зараза… Без толку, член как раз упирается ей между ягодицами. И если она хоть на дюйм сдвинется назад…
— Затем, что мне хочется знать, как ты целуешься, — шепчет она мне в губы.
Руки мои ползут вверх по ее ногам, потом по талии, я впиваюсь пальцами ей в спину. Как от нее хорошо пахнет. С ума сойти. А ведь она еще ничего такого не делает, просто сидит на мне верхом, и все. Что же будет со мной, когда я окажусь внутри ее? О господи, от этой мысли у меня просто крышу сносит!
Чувствую сквозь одежду ее тело, она прижимается ко мне, узкие бедра слегка шевельнулись, всего лишь раз, чтобы только понудить меня, а потом она замирает. Сердце бешено бьется, кажется, меня трясет. Она разглядывает мое лицо, губы, а мне хочется только одного: сорвать с нее одежду и вонзить в нее член.
Она снова наклоняется, приникает губами к моим губам, просовывает теплый язычок мне в рот. Я пускаю его туда неохотно. Мой язык лениво касается ее языка, сначала пробует на вкус, он такой нежный и влажный, вибрирует, сплетается с моим. Мы дышим друг другу в рот, и, не в силах сопротивляться ей или отказать в этом единственном поцелуе, беру ее лицо обеими руками и с силой прижимаю к себе, жадно впиваясь ей в губы. Она со стоном отвечает мне, я целую ее еще крепче, еще теснее прижимая рукой к себе ее гибкое тело.
И вдруг поцелуй обрывается. Какое-то время губы наши еще остаются вместе, потом она поднимается и смотрит на меня загадочным взглядом… Такого выражения я на ее лице еще не видел, и сердце мое странно сжимается — чувство тоже какое-то странное и незнакомое. Потом лицо ее вытягивается и блекнет, словно уходит в тень, видно, что она смущена, даже уязвлена, но пытается скрыть это за улыбкой.
— После такого поцелуя, — игриво улыбается Кэмрин, словно ей хочется утаить некое более глубокое чувство, — тебе небось и спать со мной не обязательно.
Не могу удержаться от смеха. Вообще-то, нелепо, но, ради бога, пусть считает, если ей так хочется.
Она слезает с меня и снова ложится рядом, подложив под голову ладони.
— Какие красивые, правда?
Гляжу вместе с ней на звезды, но, если честно, не вижу ничего, могу сейчас думать только о ней и о нашем поцелуе.
— Да, красивые.
«Так, значит…»
— Эндрю…
— Да?
Оба не отводим глаз от неба.
— Хочу сказать тебе спасибо.
— За что?
Отвечает не сразу.
— За все: за то, что заставил меня сунуть твою одежду в сумку кое-как, не дал сложить аккуратно… за то, что музыку сделал потише в машине, чтобы я не проснулась, за то, что спел для меня в ресторане. — (Одновременно поворачиваем головы друг к другу.) — И за то, что дал мне почувствовать, что я тоже живая.
По лицу ползет улыбка, и я отворачиваюсь.
— Да что там, каждому из нас время от времени надо дать еще раз почувствовать, что он не умер, — отвечаю я.
— Нет, — говорит она серьезным тоном, и я снова поворачиваюсь к ней. — Я не говорила: «еще раз». Эндрю, спасибо за то, что впервые дал мне почувствовать, что я живая.
Сердце мое тут же откликается на ее слова, но сам я слов найти не могу. И отвернуться от нее тоже не могу. Рассудок снова кричит, приказывает бросить все это немедленно, пока не поздно, но и тут не могу. Такой вот я эгоист.
Кэмрин ласково улыбается, я улыбаюсь в ответ, а потом мы дружно поворачиваемся к небу и снова любуемся звездами. Ночи в июле здесь жаркие, на небе ни облачка, легкий ветерок овевает нам лица и смягчает жару. Вокруг неумолкающий ночной хор многочисленных живых существ: трещат сверчки и цикады, распевают лягушки, несколько козодоев перекликаются скрипучими голосами. Я всегда любил слушать этих необычных птиц.
И вдруг мирная гармония летней ночи взрывается неожиданным криком: Кэмрин, как кошка, с резким воплем вскакивает с одеяла.
— Змея! — кричит она, вытянув руку, а другой зажимая себе рот. — Эндрю! Вон она, вон там! Убей ее!
Я тоже вскакиваю и вижу: по одеялу скользит что-то черное, там, где только что были наши ноги. Отпрыгиваю назад, потом шагаю к ней, собираясь растоптать гадину.
— Нет-нет-нет! — кричит она снова, махая руками. — Не убивай ее!
Удивленно хлопаю глазами, ничего не понимаю.
— Но ты сама только что сказала, чтоб я убил ее.
— Нет, не в буквальном же смысле!
Она все еще встревожена, тело напряжено, словно она в любой момент готова отпрыгнуть в сторону, и выглядит это уморительно.
Поднимаю обе руки ладонями вверх:
— Ты что, хочешь, чтобы я просто сделал вид, что убиваю ее, так, что ли?
Смеюсь, она тоже подхватывает. Действительно, очень смешно.
— Нет, просто я поняла, что лежать здесь больше не смогу. — Она хватает меня за руку. — Пойдем поскорей отсюда.
Ее так и трясет, она пытается унять дрожь, и теперь непонятно, смеется она или плачет.
— Хорошо, — говорю я.
Наклоняюсь, одной рукой поднимаю с травы край одеяла, стряхиваю с него змею. Двумя руками не могу, во вторую мертвой хваткой вцепилась Кэмрин. Потом, держась друг за друга, медленно бредем обратно к машине.
— Ненавижу змей!
— Понятное дело, детка.
Изо всех сил пытаюсь снова не рассмеяться.
Шагаем через поле, она тянет меня вперед, прибавляя шаг, и негромко скулит, когда ее почти босые ноги ступают на мягкую почву придорожного рва, и я вдруг вижу, что она не успеет дойти до машины, вот-вот потеряет сознание.
— Ну-ка постой, иди-ка сюда, — говорю я, останавливая ее.
Подставляю ей спину, помогаю вскарабкаться, подхватив под коленки.
На следующее утро просыпаюсь: Кэмрин лежит на переднем сиденье, пристроив голову у меня на коленях.
— Где мы? — спрашивает она, поднимаясь.
