во мне, наполняя мои вены ядовитой злостью.
— А почему ей не быть счастливой? — говорит дядя Саша, и я перевожу свой холодный взгляд на него, кислота обжигает мое горло.
Действительно, почему ей не быть счастливой?
— Ну, лично я вижу больше причин погрустить, начиная например, с пропажи моего отца, о чем никто из вас, похоже, не беспокоится, — выплевываю я, оскалив зубы.
Дядя Саша прищуривает взгляд и вместо ответа отпивает из своего стакана, который, похоже, хочет бросить мне в голову.
Мама, конечно, вздыхает, ее глаза увеличиваются от удивления, как будто я дала ей пощечину.
— Я устала от твоего отношения. Я пыталась быть понимающей, но…, — начинает она, но я не даю ей возможности закончить ту нелепую чушь, которую она собиралась придумать. Интересно, она вообще верит в то, что говорит?
— Вы оба это сделали. Я показываю пальцем на свою мать, а затем на ее избранника. — Это ваш эгоистичный выбор вбил клин в ваши семьи. Если бы вы не трахались друг с другом, возможно, наши семьи были бы целы. Может быть, мой отец не пропал бы без вести, а я не сидела бы в этой пыточной камере.
Я уже не в гневе, а скорее в убийственной ярости.
— Лера! — мама повышает голос, как будто я ребенок, ее лицо бледнеет от произнесенной мной правды.
До сих пор я никогда не высказывалась по той ситуации, но с меня хватит, настолько хватит, что мне уже все равно, что со мной будет. Выставьте меня на улицу, заберите все это. По крайней мере, когда все закончится, все будут на своих местах. Я поворачиваюсь на каблуках и покидаю кухню.
— Ты не будешь так разговаривать со своей матерью, не в моем доме, — кричит дядя Саша догнав меня, и я не могу удержаться, оборачиваюсь, поднимаю руку и отпихиваю его.
Если он думает, что может пытаться учить меня, то он сильно ошибается. Я лучше прыгну с крыши дома, чем позволю ему меня воспитывать.
— Пошел ты, Александр Геннадьевич, — усмехаюсь я, желая вытереть пол его лицом, но вместо этого отворачиваюсь и иду вверх по лестнице в свою комнату, захлопывая дверь с такой силой, что она дребезжит.
Сумочку, я бросаю в угол на стул и снимаю надоевшие туфли. Затем я падаю на матрас и желаю, чтобы он проглотил меня целиком.
Слезы начинают падать без разрешения, и всхлип вырывается из моих губ, нарушая тишину вокруг меня. Одиночество. Всегда одна. У меня нет никого и ничего, матери на меня наплевать, отец пропал, а Костя… Зажмурив глаза, я пытаюсь забыть о нем. О его запахе, о том, как его тело прижималось к моему, и о его словах.
Я люблю тебя.
Я никогда не скажу ему, никогда, но я тоже люблю его.
Он…
Мои пальцы пульсируют, а глаза просто горят, но я наконец-то закончил доклад по истории для нее. Многие думают, что я тупой и что я не могу отличить задницу от головы, но это не так. Я просто не проявляю себя. Пролистывая свежеотпечатанные листы бумаги, я пересчитываю их, проверяя, все ли на месте, прежде чем скрепить их степлером. Я бы никогда не вложил столько труда в свою собственную работу, но для нее, я не спал почти до полуночи, чтобы закончить. Препод дал ей неделю, но я хочу, чтобы она об этом не вспоминала.
Выхожу из своей комнаты и пробираюсь по коридору к ее. Все, что я планирую сделать, это тихо войти комнату и положить это на ее стол, чтобы она увидела это утром, но когда я берусь за ручку двери и медленно поворачиваю ее, осторожно открывая, тихий всхлип встречает мои уши.
Я кладу стопку бумаг на стол и подхожу ближе. Всхлипывания Леры затихают, но я понимаю, что она все еще плачет, по тихим сопящим звукам, которые она издает. Я должен спросить ее, все ли с ней в порядке? Могу ли я что-то сделать. Но я не глуп. Я знаю, что она просто пошлет меня подальше.
Она не хочет признавать, что ей кто-то нужен, и особенно я. Глядя на ее неподвижную фигуру, я думаю, оттолкнет ли она меня, если я лягу на кровать рядом с ней? Может, она просто позволит мне утешать ее? Я никогда никого не утешал в своей жизни, в основном потому, что у меня никогда не было потребности или желания делать это до нее.
Взвесив свои возможности после двухминутного стояния в ее комнате, я наконец решаю попробовать. Не поднимая одеяла, я заползаю на кровать, скидываю тапки, и каждый из них с громким стуком падает на пол. Если она и замечает, то ничего не говорит. Прикусив нижнюю губу, я придвигаюсь ближе, ожидая, что она скажет мне уйти, отвалить.
Я не останавливаюсь, пока мое тело не касается ее, и даже тогда мне этого недостаточно. Обхватив рукой ее тонкую талию, я прижимаю ее к себе. Она застывает на несколько секунд, прежде чем расслабиться в моих объятиях. Вдыхая ее, я позволяю ее цветочному аромату успокоить меня. Мгновение спустя она снова начинает всхлипывать, тяжелые всплески того, что я могу описать только как боль, вырываются из глубины ее груди.
Я хочу что-то сказать, что угодно, но не знаю что. Вместо этого я обнимаю ее крепче, зарываясь лицом в ее волосы, давая ей понять, что я здесь, что я всегда буду здесь, если она примет меня. Я ненавижу себя за то, что совершил ранее.
— Когда мне станет легче? — шепчет она, ее голос хриплый.
— Я не знаю. Я спрашивал себя об этом тысячи раз за последние шесть лет.
Наступает долгая минута молчания, затем она прочищает горло, чтобы заговорить снова.
— Иногда… — ее голос прерывают эмоции, и я чувствую ее печаль, ее боль, она отдается в моем сердце, она душит меня. — Я бы хотела никогда не выбирать действие в ту ночь. Я выбрала это только потому, что хотела доказать тебе, что я не ребенок, что я могу сделать одну маленькую дерзость. Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю, насколько это было глупо.
Я улыбаюсь ей в волосы, вспоминая прошлые, счастливые годы. Мы были связаны всегда, куда она шла, туда и я. Мы были хорошими друзьями, но я жаждал большего. Я хотел ее, и если бы она осталась, если бы все не развалилось, она давно была бы моей. Я знал
