список телефона. Максимально вычеркнут из жизни. Даже Соне я запретила общаться с ним. Подруга поддержала меня. Сначала радовалсь нашей с Ваней горячей встрече, а потом…
— Козел! — и при мне без сожаления удалила все его контакты. — Так-то, — удовлетворенная работой повернулась ко мне. — Что делать теперь будешь?
— Пойду вещи собирать. Пока Пашки нет, хочу съехать. Желательно куда-нибудь подальше, только еще не нашла куда.
— Я тоже поищу. У своих спрошу, может, что подскажут. Но если что — мои двери всегда открыты. Слушай, Натка, а если Иван твой приедет? Ну вдруг? Адрес же мой знает и тебя найдет.
— Как приедет, так и уедет. Я с женатыми дел иметь не хочу и не буду.
— А если разведется?
— Соня! Он меня обманул с самого начала! Всегда будет обманывать? А может у него таких, как я…
Я зажала рот рукой. Не смотря на обиду и разочарование не хочу думать об Иване плохо. Я же видела его глаза, слышала его голос. Сердцем чую — он не врал. Я ему понравилась.
— Знаешь, я уговариваю себя, что все сделала правильно. Иван женат, а значит, у нас нет будущего. Не хочу быть причиной ссор в его семье.
— Ну-ну, — внимательно всматриваясь в мои глаза, задумчиво ответила на мои оправдания подружка.
Я забуду его. Не сразу, но забуду. Постараюсь. Но, он, зараза такая, снится и снится. И во сне он такой… желанный… мой…
Сквозь сон чувствую сладкий цветочный аромат. Открываю глаза — рядом на подушке лежит букет из пяти темно-красных роз в прозрачной упаковке, перевязанный белой атласной ленточкой. За окном занимается рассвет, дом еще отсыпается после трудовой недели, и только в нашей спальне повисло подозрительно тихое напряжение.
— Доброе утро, любимая! — Паша, давно небритый, похудевший, сидя на корточках возле кровати в одних трусах, сияет ярче лампочки, разрывает утреннюю тишину хриплым голосом и тянется губами с поцелуем.
В ужасе подрываюсь, прикрываюсь одеялом, лихорадочно вспоминая какой сегодня день. Почему муж здесь, а не в КПЗ?
— Паша? Ты как… тебя же на 15 суток посадили, прошло девять…
— Договорился, — скалится широченной улыбкой. — Вот, это тебе. Соскучился.
— Спасибо, — холодно благодарю за протянутые цветы, откладываю их обратно и нехотя подставляю щеку, не желая спрашивать, где он взял букет в такую рань. — Не стоило.
Мои слова остаются без внимания. Муж убирает цветы с подушки, перекладывая их на тумбочку, и уверено забирается ко мне под одеяло.
— Эй, ты чего, — возмущаюсь намерениями мужа, отодвигаюсь насколько могу, перетягивая на себя одеяло.
— Чего-чего? А ты думала, на этом подарки закончились?
— Ты что задумал? Не надо!
Паша не дал отстраниться дальше, навалился телом на меня, покрывая быстрыми поцелуями щеки, царапая жесткой щетиной кожу, двигаясь губами к уху и ниже — по шее. Шершавые руки заскользили по телу, задирая шелковую ночнушку вверх, оголяя кожу. От тяжести мужского тела не то что шевелиться, дышать невозможно. Тело противится мужу. Не тому мужчине оно хотело бы отдаться. А этот уже голый и упирается в меня своим отростком.
— Я не хочу, не надо! Паша! — кручу головой, дергаюсь телом, чтобы увернуться от наглых поцелуев, глотнуть воздуха, и повышаю голос, давая понять, что если он не остановится, я закричу и разбужу сына и мать. Изворачиваюсь как могу, но сил не хватает.
— Блядь, достала, — после недолгих попыток приласкать меня муж раздраженно выплюнул и приподнялся.
Радуюсь, что на этом все, свобода, но… НЕТ!
В следующее мгновение он резко перевернул меня на живот, я даже не успела пикнуть от неожиданности. Одной рукой придавил поясницу, ограничивая шевеление, другой рукой резко стянул трусики, причиняя боль коже, обжигая ее скрученной в жгут тканью. Все так быстро, неприятно. Я всхлипываю в подушку от собственного бессилия. Не хочу! Противно!
Слышу шуршание фольги и быстро оказываюсь снова придавленной тяжестью мужского тела.
Он раздвигает мои ягодицы и сразу входит. Резко и на всю длину. Я чувствую, как стенки влагалища мгновенно покрылись мелкими трещинками от неподготовленного вторжения. Мне кажется, я слышу, как рвется кожа там, внутри. Я сухая! Мне жутко больно!
Вздрагиваю от каждого толчка. Вжимаюсь лицом в подушку, желая раствориться в ней, подавляю в ней крик боли. Одной рукой с силой сжимаю наволочку, другой упираюсь в бедро мужа, безрезультатно пытаясь придержать его напор.
Какого хрена он так делает? Это же насилие!
Почему-то я уверена, что мой крик в подушку он расценивает как стон удовольствия, видимо, считает, что мне нравится такое его поведение и резкое вторжение, и начинает вдалбливаться в меня все сильнее и быстрее. Боль во влагалище немного притупляется. Я лежу все также лицом в подушку и не могу разжать пальцы, которые стискивают ткань наволочки. Как будто это моя соломинка. Мое спасение. Облегчение боли бывшей и будущей.
Ни звука.
Только шлепки о мои ягодицы. Сбитое дыхание надо мной.
Жгучий стыд за эту ситуацию. Предательство, обида за слабость, ненависть. И зияющий угольной чернотой жирный крест на моем разбитом сердце.
Он продолжает вбиваться в меня. Внезапно резко выходит, приподнимает мой зад выше и его пальцы задевают вход во влагалище. Ты только что поранил мне кожу членом! Не лезь теперь пальцами, будет снова больно. Больнее!
Я дергаю попой в сторону, недовольно мычу, и он понимает, что его пальцы в себе я не хочу. Их снова заменяет его член. Марафон продолжается.
Я чувствую, как он во мне увеличился. Это значит, что скоро конец. Скорее бы уже кончилось это мучение!
— Ненавижу тебя! — отрываю голову от подушки, и вселенская злость распирает меня. Я говорю то, что чувствую в этот момент, вкладывая в эти слова все, что накопилось за последнее время. Можно было бы убить словом — не задумалась бы ни на секунду. — Ненавижу!
— Что?
Он замер — мои эмоции слишком сильно прозвучали. Не вовремя. Не понравились.
— Что?! Сука! — взорвался рыком над моей головой. Бешеное озлобленное чудовище одновременно с сильным толчком членом схватило меня за волосы и дернуло на себя.
