Ознакомительная версия.
– Да, вы правы, – не мог не согласиться я, – хотя все равно существует регламентированное время обеденного перерыва. Разумеется, оно может сдвигаться в любую сторону. Но я прошу у вас тайм-аут. Мне нужно обдумать ваши предложения. Все-таки они неожиданны и слишком серьезны, чтобы решение принимать моментально. Мне надо взвесить все «за» и «против».
– Хорошо! – Анна отодвинула от себя чашку, из которой сделала всего пару глотков, первой встала из-за стола, сдернула с вешалки возле столика свое шикарное пальто, набросила на плечи, добавила: – Даю вам на обдумывание три дня. Потом позвоню. – И, не дожидаясь от меня ответа, пошла к выходу из кафе.
Мне действительно не обязательно было мчаться в редакцию. Я допил свой кофе и заказал еще, погорячее. Разумеется, я не собирался принимать предложение Полозовой, просто хотел выиграть время. Надо было каким-то образом защитить от нее Еву. Может, отправить ее к матери в Пятигорск? Но под каким соусом? Кем мне является Ева? Никем? Если я буду отправлять к матери всех, кто нуждается в защите… Но Ева не все… Надо быть честным хотя бы с собой. Эта чертова Анна права! Да! Мне нравится Ева! Более того, она мне понравилась давно… Надо наконец это признать! Я не стал бы заниматься ею в ту страшную новогоднюю ночь, если бы она не запала мне в душу уже тогда! Господи, как все перепуталось и переплелось! Только что то же самое относительно меня говорила Анна! Впрочем, ей веры нет! А Ева… Я действительно не хотел признаваться себе, что она меня зацепила уже тогда. У меня же была Лиза, которую я любил… Я считал, что я ее любил. Я гордился этой своей неиссякаемой любовью к жене, всячески отбрасывал от себя думы о Еве, но все равно думал о ней больше, чем о погибшей Лизе. При этом я пытался внушить себе, что просто жалею женщину, у которой погиб муж и которую чуть не отравила сводная сестра. Лизу-то уже не вернуть, а Еве – жить! Но я не хочу, чтобы она была несчастной и чтобы ее предали.
А что сейчас? А сейчас у меня такое ощущение, что наконец свершилось то, что давно должно было произойти. Ева живет у меня. И я каждый день спешу домой, потому что она меня там ждет. Мы не близки, нет… Но я знаю, что она меня ждет. Я перестал задерживаться в редакции, и Пингвин даже однажды меня спросил:
– Послушайте, Вишневский, вы что, завели себе кошку или, может, морскую свинку? Я, знаете ли, никак не могу свыкнуться с тем, что теперь после пяти вас как корова языком слизала.
– А вы считаете, что, кроме морских свинок, я никого не могу заинтересовать? – смущенно отозвался я.
– Нет, ну почему… Вы мужчина… интересный… Просто как-то неожиданно… И потом… У меня идеи часто почему-то рождаются именно после пяти, и мне всегда обидно, когда я не обнаруживаю вас на рабочем месте.
– Но вы всегда можете позвонить мне на мобильный. Я же понимаю, что у нас ненормированный рабочий день.
– И вы даже оторветесь от… – Пингвин не закончил. У него было такое уморительное выражение лица, что я рассмеялся и сказал, что для дела непременно оторвался бы и от десятка морских свинок.
Именно после этого разговора с главным редактором мне впервые пришло в голову, что когда была жива Лиза, я даже не думал спешить с работы домой. Не потому, что не хотел видеть жену и сына. Просто я знал, что они никуда не денутся. Они всегда были дома, когда бы я ни возвращался. Я же не думал, что однажды потеряю Лизу. А теперь получается, что смерть жены принесла мне… счастье… В этом страшно признаваться даже себе – ощущаю себя мерзавцем, подлецом и негодяем, но ничего не могу поделать. Ева не сказала мне ни одного ласкового слова, но она смотрит на меня так, что… Вот и сегодня, когда приду домой, она подарит мне свой взгляд, и я, черт возьми, жду его, как нецелованный мальчишка.
В тот день, после встречи с Анной, я чувствовал себя отвратительно. Мне казалось, что я виноват перед всеми: перед погибшей Лизой, перед Игнатом, перед бывшей тещей, которой сбагрил сына, перед своей матерью, которой давно не звонил, и почему-то – перед Пингвином. Выйдя на улицу и даже не взглянув, в порядке ли припаркованная машина, я вдруг скорым шагом пошел к храму Вознесения Христова, который находился недалеко от кафе, в глубине сквера. Я никогда не был по-настоящему религиозен, но сейчас почему-то почувствовал острую необходимость исповедаться. Не священнику, нет… Той высшей силе, которая допустила, чтобы со всеми нами произошло то, что произошло. Возможно, это было вовсе и не попустительство, возможно, нас с Евой сознательно толкали друг к другу. Нет! Не может быть, чтобы нам мостили дорогу трупами… Или может? Если иной мир лучше этого, то может… Мне хочется верить, что Лиза погибла не случайно, что она просто выполнила свою миссию на земле, и теперь, там, ей гораздо лучше, чем здесь. И, возможно, она видит, что со мной происходит, и ей тоже хочется, чтобы Ева мне наконец ответила. Лиза может желать мне только добра. Она же любила меня… Сможет ли полюбить Ева?
В храме было пусто. Служба закончилась. Согбенная бабулька в черном собирала в детское ведерочко для песка огарки свечей. Я старался ступать как можно тише и осторожнее, чтобы гул шагов не помешал нескольким истово молящимся прихожанам. Говорят, что в церквях не надо раздумывать, какому образу поставить свечку. Образ сам позовет. Надеясь на это, я купил две свечи. Одну сразу поставил к распятию, в память о Лизе. В душе билось птицей одно только слово «прости». Надеюсь, Лиза его слышала, чувствовала или воспринимала каким-то другим образом, как там у них заведено… Моя свеча мигнула и почти потухла. Я хотел зажечь ее снова от соседних, но она вдруг сама ярко разгорелась вновь. Может, Лиза таким образом дала мне знак, что приняла мою просьбу о прощении? Я неловко перекрестился и развернулся лицом к затемненному помещению храма. Какой образ позовет меня к себе, чтобы я поставил свечу во здравие Евы? Меня потянуло к раззолоченному изображению Божьей Матери. Я и раньше бывал в этом храме, но почему-то прежде никогда не видел этой иконы, хотя она казалась чуть ли не самой нарядной из всех. Дева Мария с Младенцем были облачены в царские одежды и заключены в венок из розовых и белых цветов. Богоматерь держала в руках жезл, тоже увитый пышными райскими цветами. Я прочитал название образа – Божия Матерь Неувядаемый Цвет.
Поставив свечу к Неувядаемому Цвету за здравие Евы, я еще раз перекрестился, как умел, и вышел из храма. Я не посмел просить у Богоматери ничего для себя. Пусть она позаботится о Еве. И если это будет нужно Еве, то между нами все же произойдет то, о чем я уже позволил себе мечтать. Мне захотелось курить. Я похлопал себя по карманам и вспомнил, что сигареты и зажигалка лежат в машине. Оглядевшись вокруг, понял, что иду по скверу в сторону, противоположную кафе, где осталась стоять моя «Волга». Обозвав себя идиотом, я все же решил не возвращаться, так как до чистого тротуара отсюда было ближе, чем от храма. Лучше идти по асфальту, чем по раскисшей дорожке. Выйдя из сквера, я оказался у цветочного магазина. Я всегда знал, что в этом месте находится магазин цветов, но сейчас его появление перед моими глазами показалось знаковым. Я поднял голову к вывеске. На ней было написано: «Розовый цвет». Раньше я ее тоже не замечал, хотя она явно висела давно, поскольку была заляпана застарелыми потеками дождя и тающего снега. По коже пробежали мурашки. Повсюду знаки, знаки… Лизины? Или это просто мое воображение распалилось?
Ознакомительная версия.
