Да и какая разница, дама-комендант их общежития все равно никому не станет названивать и жаловаться на ее поведение – звонить-то некому.
Над кроватью в мотеле висела картина – буря на море, на раме отчетливо виднелась крепко налипшая вековая пыль.
Они вошли в комнату, и Питер закрыл за ними дверь.
На кровати было колючее зеленое покрывало.
– Ну и пошлятина, – сказала Рут, – ужас какой.
И закрыла лицо руками.
Питер скинул пальто, завернул ее в него, обнял.
В комнате был стылый холод. Не снимая одежды, они забрались под одеяла. Все, что случилось с ними когда-то, все, что они потеряли, было теперь здесь с ними.
Они целовались, крепко обнимая друг друга.
– Прости меня, прости, – не переставая просил Питер.
Он погладил ее по щеке, по волосам. Рут расплакалась, и Питер потянулся одной рукой вытащить носовой платок из заднего кармана брюк.
– Теперь все будет хорошо, – сказал он ей. – Не плачь.
Потом она проснулась. Да, она и правда уснула, но что-то разбудило ее. Шум на улице? И тут она поняла, что это было. Не шум, а наоборот – тишина. Должно быть, снег все еще идет.
И возле уха голос Питера:
– Не спишь?
Она повернула к нему лицо. Нет, не может быть. Вот он Питер, с ней рядом.
Питер перекатился к ней поближе и прижался лбом к ее лбу.
– Рут. Ты выйдешь за меня замуж?
– Ну да. Да.
И она снова разревелась:
– Но я же всегда, ты понимаешь, всегда буду это помнить – не смогу я думать о нашей жизни и не чувствовать этой тоски.
Он снова протянул ей носовой платок.
– Нет, Рут, мы с тобой будем счастливы. Я люблю тебя, Рут. И всегда любил. И всегда буду любить.
Нет, не могу я этого выносить, – простонал он через минуту, глядя на ее безутешные рыдания, – боже, как же я поступил с тобой.
– Прекрати, – остановила его Рут. Перевернувшись на спину, она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, похлопала себя по щекам – старалась унять слезы. – Все, довольно. Мы оба хороши. Оба постарались.
Потом она снова заснула и снова проснулась. Питер лежал рядом, его руки обнимали ее.
– Я думала, мне это снится, – пробормотала она.
– Никаких снов, – поцеловал он ее в ответ. – Даю слово.
* * *
Той ночью он рассказал ей, что накануне приезжал в Йель, подавал документы на аспирантскую программу по американской истории. После собеседований, возвращаясь в университетский гостевой корпус, – продрог до костей, ледяной ветер продувал насквозь – заскочил в одну из здешних часовен спрятаться от ветра.
– Просто сидел там и думал о всех тех письмах, что написал тебе и так и не отправил. Думал о том, сколько раз видел тебя и не решался подойти и заговорить. Но я знал, что должен попробовать еще. Даже если ты все равно ненавидишь меня, я должен был убедиться в этом, узнать наверняка.
А на следующее утро сел обратно на поезд до Бостона. И приятель, который встречал меня на станции – это как раз был Эд, – и говорит: «Держи-ка крепче свою шляпу, дружище! Мы едем в Нортхэмптон». И я подумал, что это знак. Что мне дают еще один шанс.
Питер теснее прижал Рут к себе.
– И вот я вижу на лестнице тебя, – продолжал он. – Еще прекраснее, чем прежде.
– А что будет, – тихо перебила его Рут, – что будет, когда мы расскажем твоей матери?
Питер перевернулся на спину, по-прежнему крепко обнимая Рут и перекатывая ее за собой.
– Ты знаешь, она теперь не… – Питер на минуту замолчал, глядя прямо над собой в потолок. – Она не совсем… Не совсем тот человек, которого мы все знали.
Рут положила голову ему на грудь. Подумала о миссис Ван Дузен – о том, в какой чистоте она всегда содержала дом и сад, вспомнила ее поджатые губы и трясущиеся уголки рта, вспомнила, как она одевалась утром в воскресенье и отправлялась в церковь. Она всегда надевала маленькую шляпку с вуалью и белые перчатки.
– Она по-прежнему ходит в церковь? – спросила Рут. Она помнила, что Питер рассказывал ей о все более странном поведении матери, о ее ежедневных посещениях католического храма, о часах, которые она проводила на коленях, о ее постоянно угнетенном состоянии.
– Когда она дома, кто-нибудь обычно отвозит ее на службу, – отвечал Питер. – Иногда отец, если она говорит, что хочет пойти. Или друзья отца – заезжают за ней, берут с собой. Но для нее теперь это просто привычные действия. Если их не выполнять, ей становится хуже.
Какое-то время они лежали молча.
Потом Питер сказал:
– Но чаще всего она теперь в клинике, ее лечат там разными препаратами. А когда она приезжает домой, то…
Он снова замолчал, а потом легонько забарабанил пальцами по плечу Рут, не окончив фразы.
Рут вспомнила ту ночь, когда она сидела в ванной в доме Ван Дузенов, вкус аспирина во рту и выражение лица миссис Ван Дузен.
– Ты прости ее, – сказал Питер. – Она не была… Она не плохой человек.
– Она ненавидела меня тогда, – ответила Рут.
– Она не ненавидела тебя, нет. Но я знаю, что именно так оно и казалось. Она просто… Не знаю, как это назвать. Всего боится.
– Понимаю, – кивнула Рут. – Я понимаю, о чем ты говоришь. Думаю, я сразу это почувствовала, с первой минуты. Только я не знала, что это такое, не знала, что она больна.
– Когда-нибудь мы простим ее, – сказал Питер.
Рут повернула к нему голову.
– Я постараюсь. Постараюсь простить ее.
– И я, – отозвался Питер.
Но позже Рут все-таки думала, до чего же правильно они поступили, решив подождать и ничего не сообщать его родителям до конца учебного года, – вышло так, что мать Питера умерла, так и не узнав, что они с Питером снова обрели друг друга и намерены пожениться. Вскрытие показало, что смерть наступила в результате дисфункции желудочка – как доктор Ван Дузен сказал Питеру, этот порок сердца был у нее всегда, но почему-то ни одна диагностика его не выявила. Электрошоковая терапия вызвала аритмию, после которой сердце миссис Ван Дузен уже не оправилось.
Когда Питер наконец привез Рут домой, чтобы сообщить новости, доктор Ван Дузен – ужасно худой и несчастный – обнял ее.
– Я рад, Рут, – проговорил он. – Я так рад.
Питера зачислили в Йель, в аспирантуру, и они с Рут сразу же перебрались в Нью-Хейвен. В знак их помолвки Питер подарил ей кольцо. Они решили пожениться следующей весной, это будет 1958 год.
– Неужели ты не хочешь прямо сейчас побежать и пожениться? – спросил ее Питер.
– Я хочу сделать так, как делают все нормальные люди, – ответила Рут. – Хочу, чтобы сначала мы были помолвлены и чтобы все вокруг поздравляли меня.
Как-то раз ветреным дождливым субботним днем за несколько недель до свадьбы Рут, как обычно, приехала на работу – в офис к доктору Веннинг. К тому времени она работала у нее уже несколько месяцев. И уже рассказала ей историю своей жизни. Было что-то такое в докторе Веннинг – быть может, та трагедия, которую пережила она сама, – что не позволяло рассказать ей сахарную сказку о прекрасных ботаниках, погибших такими молодыми в автокатастрофе.
